– Нет, зато злюсь, когда налетаю на подложенные шипы и чуть не врезаюсь в дерево.

– Шипы? – Мужчина опять оглядывается на дорогу. – Это они там?

– Да, – отвечает Мона, – и, честно говоря, сэр, мне трудно признать за совпадение, что вы оказались рядом, когда я чуть не слетела к черту с дороги.

Он улыбается, в глазах рубиновый отблеск задних фар.

– Куда смотрите? – осведомляется сбитая с толку Мона.

– Мы уже встречались, – говорит он.

– Нет, не встречались.

– Встречались. Мне знакомы очертания вашего лица и свет в глазах. Я вас знаю. И вы меня знаете.

– Ни хрена подобного. Я бы вас запомнила.

Глаза его собираются в щелки, но улыбка не уходит.

– Может быть, и нет, может быть, мне вас кто-то описывал, давным-давно… Вот уж не думал встретить вас на здешних дорогах. На этих темных дорогах. Они много куда ведут, дороги. Если идти по ним и идти, многое найдешь.

– Так вы идите себе и идите, пожалуйста.

– Что вы здесь делаете? – мягко спрашивает он.

– Уходите, – говорит Мона. – Просто поворачивайтесь, идите, и уйдете. Не так уж трудно.

– Как вас зовут? – выспрашивает он. – Откуда вы? Вы не здешняя. Так откуда?

– Поворачивайте. И уходите.

– Вы ведь побывали в его доме?

Мона глотает слюну, но молчит.

– Да, – говорит он. – Знавал я одну женщину, храбрую, сильную и красивую. Мы потеряли ее за горизонтом. Она ушла и ушла, и я только раз с тех пор видел ее, одну грустную минуту. Потому что она умерла. Умерла за вас. За меня. За нас. За всех.

Мона старается не замечать, как дрожит луч ее фонаря.

– Я хотел бы ее вернуть, – говорит он. – И, думаю, вы тоже хотите.

– Отвалите на хрен, – цедит Мона.

Он чуть подается к ней.

– Она шепчет мне из глубины земли. Обернулась вокруг хребта горы. Не теряйте надежды. Она не совсем ушла. Она всего лишь спит. Она ждет вас. Она ждала вас с самого начала.

– Вы меня с кем-то путаете, – говорит Мона. – А теперь убирайтесь к черту, или буду стрелять, а это офигенно больно.

– Я могу показать. – Он протягивает ей руку. – Возьмите меня за руку.

– Мистер, вы что, не слышали? Отвалите, не то завтрашнего дня не увидите.

– Вы не сумеете мне повредить, – говорит он. – Мне ничто не может повредить. Я столько раз умирал. Столько раз уходил в звездные поля. Я истлеваю во множестве могил, даже сейчас. Ничто мне не повредит.

– Тогда вы не прочь насчет пули в колене? – осведомляется Мона и направляет «Глок» ему в ногу.

– Я мог бы вам показать. – Его голос остается мягким и ровным.

Мона крепче сжимает «Глок».

– Я столько мог бы вам показать. – Мужчина делает шаг вперед, его глаза странно сияют.

И в миг, прежде чем он делает второй шаг, Мона поклясться готова, что видит в его глазах – или, может быть, за глазами – крошечные извивающиеся щупальца в лужицах перед его мозгом.

Она в таком ужасе, что и не замечает, как стреляет пистолет. Даже завороженная увиденным до оцепенения, Мона не сбивает прицела: кожа у него над коленом, там, где сухожилие четырехглавой мышцы соединяется с коленной чашечкой, взрывается. Мужчина тихо крякает (Мона невольно отмечает, что звук этот выражает не боль, а удивление, словно он говорит себе: «Как же это неудачно вышло») и ничком падает на землю.

Только падает не до конца. Подставляет другое колено, удерживается и, всем телом потянувшись вперед, хватает ее за правое запястье.

Молния, мир освещается голубой вспышкой, и Мона слышит его голос: «Я могу показать».

Она стоит на дороге, но мир теперь серый, тонкий и зыбкий, словно вылеплен из тумана и дымки. Рядом темная фигура, удерживающая ее за руку, но Мону занимает не она: ее внимание поглотил окружающий мир.

Она видит бледные очертания деревьев, кустов и холмов, но местами картина изъедена оспинами и наполнена яркой светящейся голубизной, словно в холмах скрыты мощные прожектора. Все они светят прямо вверх, в небо, пронзают облака и поднимаются к темным небесам.

Или, думает она, эти места освещены чем-то над облаками? Не совпадение ли тут с ее прошлым видением? Не молнии ли змеятся, стекая в эти точки?

Но от мерцаний на склонах ее взгляд понемногу сбегает на прозрачное видение города в долине. Мона смотрит сквозь него, за него, под него и, осознав это, видит, что земля под городком и даже под горой не сплошная.

Под городом что-то есть. Что-то похоронено там, спит, выжидает. Оно как бы разбито на миллионы кусков. И, даже раздробленное, оно обращает свое внимание на Мону, видит ее во сне – эту потерянную, сломленную женщину на склоне холма.

И узнает ее.

Она кричит, корчится, вырывает руку, жмет…

Резкий удар, Мона свободна. Поняв, что успела зажмуриться, она открывает глаза и видит, что по-прежнему стоит на дороге, только мир перестал быть серым и туманным.

Уловив запах пороха, Мона понимает, что второй раз выстрелила из «Глока».

Она озирается. Мужчина стоит перед ней на коленях, лицо его выражает полное изумление.

– Ох, – выговаривает он и, пошатнувшись назад, садится на асфальт.

Из груди у него льет кровь. Мона видит дырочку в рубашке, брызжущую из нее кровь и тупо, медленно понимает, что сюда и всадила пулю.

– Ох, черт, – вырывается у нее.

Мужчина ощупывает рану, смотрит на кровь так, будто впервые видит.

– Ох ты черт, – повторяет Мона.

Он сидит посреди дороги, ошеломленно уставившись себе на грудь. Он оглядывается с таким видом, словно упал, споткнувшись, и проверяет, не видел ли кто.

– Вы… вы так и сидите, – говорит Мона, запихивает пистолет за пояс и осторожно подходит к нему. – Только не двигайтесь, не делайте хуже. Лягте, я сейчас…

Индеец как будто принял решение. Сунув руку в карман, он извлекает что-то темное и блестящее. Мона почти мгновенно узнает курносый пистолет 38-го калибра.

Она не тратит времени на раздумья. Рывком падает вправо, за «Чарджер», снова выхватывает «Глок» и целит в мужчину.

– Брось, – приказывает она. – И думать не смей!

Но этот человек целится не в нее. Он разглядывает пистолет, словно вспоминая, как работает эта штука, потом поднимает ствол и тычет им себе под подбородок.

– Нет! – вскрикивает Мона.

Она вскакивает, но поздно: выстрел, красные брызги из его макушки, и стрелок заваливается назад.

– В бога мать! – визжит Мона. Кидается к нему, хотя видно, что ему уже не помочь. Тело обмякло, асфальт залит кровью.