Я ехал по ночному проспекту и снова думал до скрипа в мозгу. Признание Дорохова было у меня записано в только что купленном телефоне. Что мы имеем?

Генерал Линской потребовал, чтобы Дорохов дал срочное интервью с опровержением похищения Кролика Роджера, наговором на Женю и блогера. Генерал практически выдал текст, контакт, кому звонить на телевидении, в обмен на хлопоты о должности для Дорохова в Большом театре или Михайловском и обещании забыть какую-то «провинность».

Обычная сделка, которая показывает, что генералу было важно замять скандал с похищением политика любыми средствами. А Зорин говорил о распоряжении «слить» Кролика Роджера сверху. Генерал Линской, его прямой непосредственный начальник. Куда уж выше…

Круг замкнулся? То есть всё-таки Зорин? Мой куратор, наставник… Тот, кому я так доверял и пытался соответствовать. От кого я получил своё первое настоящее задание — вот это! И он предатель?

На душе стало отвратительно, во рту сушь и привкус лекарств. Я до последнего отказывался верить. Сомневался? Да. Злился? Очень. Но всё сходится: Зорин ограничил меня в госпитале, решая, что со мной делать. По сути дела, под арест отправлять свидетеля ему было не нужно, а организовать так, чтобы меня никто не услышал, было просто. Ведь я — единственное связующее звено. Что потом?

Я не хотел об этом думать, о том, что самым простым для Зорина было бы теперь меня убить. Только я не понимаю! Зачем ему было засылать меня к Зубру, внедрять в группу, искать источник информации, который сливает за рубеж данные наших операций?

И вдруг я похолодел от догадки: а что если Зорин сам был источником? И Зубр зашёл слишком далеко в шантаже или требованиях? Или Зубра надо было устранить…

Нет, нет! — я ударил руками по рулю и скривился от боли. — Не складывалось! Какое-то звено выпадало из моей логической цепи.

На всякий случай я позвонил Хлояну, тот ответил, несмотря на то, что было за полночь, и не поленился подтвердить, что все члены преступной группы: Зубр, Золтан, Чёрный и раненый Эдик находятся в Ростове, в СИЗО. От гортанного, уверенного и весёлого голоса капитана Хлояна стало немного легче. Я позвонил Петьке Горячеву. Тот, сонный, послал меня к чертям, затем перезвонил, чтобы спросить, что мне нужно. С его помощью я выяснил, что пока не нахожусь в розыске.

Я встряхнул головой: тогда совсем ничего не понимаю. Какое-то время спустя, пока я кружил по городу и пытался думать, Петюня снова набрал меня и с конским смехом уточнил: какого чёрта я сбежал из госпиталя и вырубил собственного телохранителя.

— В смысле телохранителя?

— Полковник Зорин распорядился обеспечить тебе круглосуточную охрану. Аж двоих потребовал!

Я похолодел.

— Охрану от кого?

— От членов преступной группировки, против которой ты работал. Так написано в заявке.

Я сглотнул, от загривка пробежали по спине вниз нехорошие мурашки. Я вспомнил про Дрона.

— Петюнь, не службу, а в дружбу. Ты можешь посмотреть в системе, погиб ли в перестрелке в Ростове Андрей Степанович Голтач, семьдесят девятого года рождения?

Петя отключился и снова перезвонил:

— Да, числится убитым.

— А кто именно мне угрожает? — не понял я. — Что написал Зорин конкретно?

— Почему бы тебе не спросить это у самого Зорина? — ехидно ответил Горячев. — Я не Доби на побегушках. Всё что было в официальных документах, я тебе прочитал.

— Чёрт! — выдохнул я. — Спасибо. Спи.

— Я не чёрт, я вполне милый, — заржал Петюня.

А мне было хоть плачь. Да, я набрал Зорина. Тот не ответил. Многократно.

И я подумал, что даже у старых разведчиков есть вещи, которые не меняются. К примеру, гостиница, где мы останавливались вместе перед тем, как мне отправиться на задание. Мне нужно было точно выучить местность, привычки «Сергея Брынько», подутюжить воспоминания, довести их до идеала.

— Когда надеваешь на себя «легенду» — это почти как вживаться в роль, — объяснял мне Зорин. — И с этого дня запомни: ты не Костя, ты Сергей. И у тебя не было красного диплома, и двух иностранных языков, теперь ты туповатый, простой парень, весьма обиженный на жизнь. Настолько обиженный, что тебе не досадно шестерить и выполнять чёрную работу за большие деньги. Ты вернулся со службы и понял, что никому не нужен, ты ничего не умеешь, кроме того, чему тебя научили в армии. Никто не ждёт тебя с распростёртыми объятиями, отец бухал и умер, мать из деревни, от неё ты научился гэкать и говорить «шо там», хотя тебя больше воспитывала бабушка. И ты часто бывал в Ростове. Вот здесь… Смотри, запоминай. И давай, рассказывай мне, что ты видишь и как чувствуешь.

И я рассказывал. Это было круче постановки пьесы и написания сценария. Жизнь как театр, где ошибки не прощаются. Да, не самая привлекательная роль. Но как начинающему актёру не влом играть дворецкого, лишь бы на сцене, так и мне было удивительно и интересно примерять на себя образ «Серёжи Спецназа». Говорить по-другому в кафе, в магазине, обиженно торговаться на базаре и при надобности ввязаться в драку. Это была репетиция. Ради большой цели — служить Родине.

Это было серьёзнее театра. Конечно, на месте многое оказалось иначе и потребовало доработки, но моя «Легенда» рождалась здесь. Под этими каштанами, у этого кафе, в этой гостинице.

Я припарковался и вышел.

Без куртки было холодно, на душе ещё холоднее. Для меня Зорин, несмотря на всю его сухость в процессе работы, был больше, чем наставник. Почти отец. И он меня предал? Или всё-таки нет? Как тягостно думать об этом!

Я перешёл через дорогу и позвонил в дверь под резным крыльцом. Через минуту сонный администратор на ресепшн, чуть скашивая глаза на мою корочку, смотрел в компьютер:

— Как вы говорите? Егор Максимович Зорин? Да, сто пятнадцатый номер. Я вас провожу.

— Не надо, я сам. Я знаю, где. Благодарю.

Звук шагов гас в зелёном ковролине. Ряд тёмных дверей с тусклыми бра. Едва уловимый запах подвальной сырости и старых перекрытий. В углу над головой треснула штукатурка. Я сбавил шаг, нащупывая в кармане пистолет и злясь на себя за это.

«112», «113», «114» сверкали номерки также тускло. И вдруг я забыл, как дышать, — дверь в номер сто пятнадцать была приоткрыта.

Я всё-таки достал пистолет. Толкнул локтем дверь и замер: Зорин сидел на полу прямо напротив входа, прислонившись спиной к тумбочке с телевизором, с огромным пятном крови, расползшимся по светлой рубашке — там, где сердце. И удивлёнными, широко раскрытыми стеклянными глазами.

Он был мёртв.

Терминатор

Ком в горле. Боль, смешанная с пустотой. В стеклянных глазах давно ничего не было, но я должен был убедиться. Коснулся шеи. Липкий холод вместо живого тепла и биения пульса.