— Я бы тебя сейчас ударил, — засмеялся Иван, — но боюсь, тебе понравится.

— А почему ты боишься?

— Потому что мне тоже больно будет.

Няша высвободилась, повернулась к Ивану, потянула его к себе и поцеловала.

— Давай теперь по-нормальному, — сказала она, садясь в кресло и поднимая ноги. — Иди сюда… Да. Быстрее… Только не думай, что ты меня трахаешь. Это все равно я тебя трахаю, просто по-другому…

— Мы трахаем себя, — сказал Иван примирительно. — Зачем углубляться?

— Нет, — ответила Няша. — Мне важно… Ты разве не чувствуешь?

— Чувствую, — сказал Иван. — Обратный реверс, процентов двадцать.

— Тридцать пять. Мы по факту поменялись, понял? Когда мы ехали вверх, самцом был ты. А теперь самец я.

— Слушай, — сказал Иван, — ты ведь уже поглумилась. Давай без канатки закончим, а? Я у тебя как швейная машинка. Или как рысак в коляске. Устал уже. Давай по-человечески… Как парень с девушкой…

— Подожди немного… На вот… На, на, на… Еще быстрее можешь?

Иван тяжело задышал.

— Еще… еще…

Иван наконец не выдержал и вынул из ее уха стальную пилюлю.

— Няша, — сказал он. — Ты же девушка. А я парень. Я специально девушку искал без кнута. А это тот же кнут, только виртуальный. Я хочу это с тобой делать нежно и наоборот. Вот так.

— Без канатки глюки пойдут, — ответила Няша. — Обломает.

— Лучше глюки, чем так собачиться. Мне нравится на тебя просто смотреть. Ты сейчас такая красивая…

Няша правда была хороша — раскрасневшаяся, с блестящими потемневшими глазами. Ее сердомольское платье, расстегнутое на груди и задранное до пояса, волновало своей асексуальностью.

Иван склонился над подругой и сощурил глаза. Канатка, свисающая из его уха, теперь подключала его только к мировому эфиру. Толчки его тела раскачивали Няшу, и скоро ему стало казаться, что они вприпрыжку идут куда-то в полутьме.

Няша горбилась. Кажется, она несла в руках две большие сумки. Наверно, следовало ей помочь… Нет, сумки вроде ехали по земле… Это не сумки, понял наконец Иван, это дети. Большие уже дети, которые тянут Няшу в разные стороны. А сама Няша была далеко уже не няша — толстая, немолодая, в нелепой беретке, с застывшей на лице страдальческой гримасой. С каждым ударом бедер Иван делал ее все старше и печальней, а дети, как два маленьких динозавра, пытались разорвать покорное тело на части… И так они шли и шли куда-то вместе — наверное, домой — а сумрак вокруг становился все непрогляднее. Скоро Няша стала совсем старухой, а дети выросли — но почему-то до сих пор рвали ее напополам…

Няша шлепнула Ивана по щеке, и он пришел в себя.

— Ты так никогда не кончишь, — сказала она. — Верни канатку.

Иван вздохнул и вставил болтающуюся на проводе пилюлю в ее ухо.

— Давай быстрее, — сказала Няша. — Уже подъезжаем скоро.

— Хорошо, — ответил Иван. — Только без членовредительства.

— Это уж как получится…

Няша стала бить его телом в свое, а Иван смотрел на нее — и все еще видел зародыш старческого безобразия на месте ее красоты. Собственно, сами красота и свежесть и были этим зародышем. Может, подумал он, в канатке жил какой-то вирус? И перепрыгнул на имплант?

Но молодящаяся старуха стучала в свои же задранные к потолку бедра все быстрее, и, надо признать, была пока не такой уж старой, даже совсем еще не старой, и вполне привлекательной, так что сопротивляться неизбежному скоро стало невозможно…

Няша вынула канатку из его уха, потом из своего — и аккуратно смотала провод.

— Ты опять туда сделал, да?

— Это не я, а ты.

Няша засмеялась, поднялась с сиденья и стала приводить себя в порядок. Затем кинула салфетку Ивану.

— Через пять минут выходим. Тебя прет еще?

— Нет, — сказал Иван. — Как кончил, все прошло.

— У меня тоже.

— Откуда у тебя такая канатка? — спросил Иван. — Она же стоит, наверно, как это колесо.

— Из Винницы привезла. У меня там тетка работает, хелперов выращивает.

— А откуда такие канатки в Виннице?

— Там сложная история. Они налево что-то строгают. Это был бартер из Японии. Заказчик помер, а на счету у него ничего нет. Наследники расплатились с комбинатом его имуществом. Нелегально, понятно. Целый контейнер пришел. Дорогие вещи — старые мечи, вазы, антикварная мебель, циновки какие-то с кровью, палочки для еды, мужское белье, тарелки фарфоровые, всякая мелочь и эта вот фиговина. Просто сгребли в кучу все, что от человека осталось. Тетка взяла канатку вместе с вазой и столиком — решила, это что-то медицинское. Вставляла себе в уши, и ничего не было, ясное дело. А вставить второй конец кому-то другому просто не доперла. Я у нее увидела и выпросила. Сказала, это подводные наушники. А она у меня воды боится, так что отдала сразу…

Рассказывая, Няша застегнула платье, спрятала канатку в сумочку, достала оттуда зеркальце и поправила свою «внутреннюю мобилизацию» — хотя ее короткая прическа не пострадала от процедуры.

— Лоханулась твоя тетка, — ответил Иван. — И наследники лоханулись.

— Почему. Может, им просто не хотелось у себя оставлять.

— А как ты ее настраивать научилась?

— В сети же есть. Это хорошая канатка, но есть и покруче. Как ощущения?

— Так, — сказал Иван. — Тяжела женская доля.

— От крэпера слышу, — засмеялась Няша. — Да не бойся, я твоим лошадям не расскажу.

— Я и не боюсь, — ответил Иван. — Просто как вспомню…

— Пенетрация, чтоб ты понимал, это для женщины точно так же. Раньше мы притворялись, чтобы выжить в вашем мире. А теперь мир наш. Ваша очередь привыкать.

— Только вуманизм вот этот не включай, — сказал Иван. — Раньше надо было.

Кабинка остановилась, и Иван с Няшей вышли в прохладную осеннюю тьму. Колесо закрывалось через час, и перед будкой билетера стояла последняя партия отдыхающих — разноцветно крашенная молодежь с кленовыми листьями в руках, двуполые и однополые парочки. В воздухе кисло попахивало туманом — похоже, кто-то уже заправлялся перед полетом.

— У вас всегда такой кайф продают под стенкой? — спросил Иван.

Няша пожала плечами.

— Под стенкой не знаю. Скорее только по праздникам. А у Мертвой Звезды всегда. Только под сердомол одевайся. Хотя бы сапоги правильные и кепка. Меньше вопросов.

Они вышли на главную аллею и остановились.

— Пошли на протест? — спросил Иван.

— Нет, — ответила Няша. — Я же сердомолка.

— Там никого не винтят, нормально раскуримся еще раз… И сердомольское меню там тоже есть… Слушай, кстати, а где мой рюкзак?

— Какой рюкзак?

— Ну я на протест брал. Там рогатка, шарики, маска. Респиратор. Он у меня был, когда на колесо садились?

— Не помню, — сказала Няша. — Вроде был.

— Значит, в кабинке оставил. Теперь с концами…

Он похлопал себя по