— Этот рассказ — предупреждение всем, кто пожелает иметь дело с Мейв, — важно заявил он. — Когда на следующее утро люди из поисковой партии, привлеченные дымом, добралась до хижины, они обнаружили, что двое мужчин лежат связанными и распластанными, как морские звезды, на полу, причем совершенно голые. Они были растянуты возле очага с помощью кольев и веревок подобно шкурам животных, которые высушивают на солнце, и не могли даже пошевелиться. Впрочем, младший из двоих был уже мертв. Багровые полосы окружали его запястья и щиколотки там, где грубые веревки глубоко впились в тело, когда он напрасно пытался освободиться, а пол вокруг него был залит кровью.

Приехавшие охотники увидели, что Мейв стоит на коленях у огня в разорванной одежде, а ее волосы свисают неряшливыми космами. Она подняла взгляд на охотников, и его силы оказалось достаточно, чтобы все они застыли на месте, не вмешиваясь в то, что происходило. Мейв медленно приблизилась к дровосеку, сжимая в руках нож и меч, лезвия которых были раскалены над огнем. Она наклонилась и одним движением ножа отрезала его шары, не обращая внимания на душераздирающие вопли и кровь, брызнувшую на ее одежду. Небрежным жестом она швырнула окровавленную плоть в горшок, кипевший за ее спиной. Затем почти таким же движением она плашмя прижала раскаленный клинок к низу его живота, будто намазывая масло. Поток крови остановился, над дровосеком поднялось облако шипящего пара, наполняя помещение тошнотворным запахом горелого мяса. Крики дровосека снова разнеслись над лесом и заставили испуганных птиц разлететься с насиженных мест на мили вокруг. Затем Мейв взяла мешочек с солью и высыпала ее на еще дымившуюся рану. Острым ножом она разрезала его мужское достоинство от конца до корня, так что две половины отделились друг от друга, как кора от дерева. Потом она вернулась к очагу и пинком перевернула кипящий горшок, вылив воду на пол. В нем остались какие-то куски. Мейв собрала их и понесла туда, где лежал корчившийся от боли и непрерывно визжавший мужчина. Когда она подошла, его крики превратились во всхлипывания, и он замер, тупо уставившись на нее. Она опустилась рядом с ним на колени и раскрыла ладонь, показывая ему, что там находится. Его глаза почти вылезли из орбит, и он взвыл, моля о пощаде. Она наклонилась и, взяв немного соли, образовавшей горку на его животе, посыпала ею мясо в своей протянутой ладони. Взяв небольшой кусок, она, медленно пережевав, проглотила его. Дровосек смотрел на нее и издавал вопли, полные ужаса. Закончив, Мейв заговорила. Наблюдавшие за этой сценой воины потом рассказывали, что ее голос был сладким, будто она уговаривала любовника взять еще один леденец.

— Вначале ты меня имел, а теперь я тебя. Как видишь, по отношению к тебе я поступаю справедливо. Настала и твоя очередь. Отведай.

Она ласково улыбнулась и, зажав его нос и нажимая на челюсть, заставила дровосека открыть рот и затем запихнула туда то, что осталось от мужского достоинства его самого и его сына. Потом она зажала ему рот, не давая ничего выплюнуть. Нагнувшись вперед, она шептала ему на ухо, глядя, как он давится.

— Глотай, — тихо говорила она. — Помнишь? Покорись, и я, быть может, оставлю тебя в живых.

Я повернулся к Оуэну и прохрипел, так как горло у меня пересохло:

— И что он сделал?

Оуэн только пожал плечами.

— Какое это имеет значение? Она оставила дровосека на обед воронам, и все отправились домой.

— Но как же ей удалось спастись?

— Мейв разорвала путы, пока ее мучители спали. Она, используя тот же нож, который они держали у ее горла, когда развлекались с ней, подрезала им сухожилия, так что они не могли сбежать. Мейв связала обоих теми же веревками, которыми они связывали ее. Она отрезала их шары, отварила их и съела, заставив их владельцев разделить с ней трапезу, а потом оставила их умирать. Ну что, достаточно подробностей? Вот какова женщина, которую, как думает Конор, мы сможем заставить поведать нам ее самые важные тайны, используя только наше мужское: очарование.

Мы оба на некоторое время замолчали. Я почувствовал приступ тошноты. Мои собственные шары, казалось, от испуга спрятались где-то в области легких и, как я подозревал, не намеревались опускаться на свое место до нашего возвращения в Ольстер, чтобы остаться целыми и невредимыми.

— А какое наказание за изнасилование в Ольстере?

— Что это такое — изнасилование?

Оказалось, что этот термин Оуэну незнаком. Я пояснил. На его лице появилось оскорбленное выражение.

— Это когда один мужчина делает менее ценным что-то, принадлежащее другому мужчине.

Проблема непонимания в данном случае была связана с тем, что у жителей Ольстера не существовало представления о собственности, как о законном праве на что-то. Если нечто принадлежит тебе и вызывает восхищение у другого, то ты просто даешь ему это. Представление о браке и супружеской верности у них было тоже весьма своеобразным. Если мужчина и женщина решали ограничиться только взаимным общением, это вызывало уважение, но очень многие браки означали лишь предпочтение, но никак не обязательства. Неверность, в худшем случае, рассматривалась как шутливая проделка, и вызывала недовольство только тогда, если один из партнеров ожидал верности, которую другой не мог обеспечить.

— Таким образом, если мужчина силой заставляет женщину…

Оуэн не дал мне закончить.

— Ни один мужчина так не поступит.

Я не согласился с ним.

— Но ведь с Мейв это случилось. Не хочешь же ты сказать мне, что ничего такого никогда не происходило с кем-то еще?

Он открыл рот, чтобы отмести подобное предположение, но потом снова его закрыл. Некоторое время в нем происходила внутренняя борьба, а лицо хмурилось. Наконец он вынужден был сообщить правду.

— Да, такое случается. Но любого человека, которого поймают на этом, убивают на месте или, в крайнем случае, изгоняют, а его земли конфисковывают.

Я заметил, что он с трудом заставляет себя это говорить.

— Значит, такой случай воспринимается серьезно.

Оуэн взглянул на меня.

— Но причина этому совсем не та, что ты думаешь. Тут дело не в физическом насилии и не в том, что любой муж будет ощущать некоторую потерю ценности его супруги.

— Тогда за что же карают?

Он посмотрел на меня как на незнакомца.

— Неужели ты, прожив здесь достаточно долго, так ничего и не понял? Мужчина, который поступает таким образом, нарушает закон гостеприимства.

По этому поводу мы уже спорили раньше. В Ольстере не было такой сильной центральной власти, как, скажем, в Риме, где Август походил на гигантского паука, сидящего в середине паутины взаимозависимых систем. Король Ольстера, даже такой как Конор, избирался, и в любой момент мог быть отстранен от власти. Его высокое положение основывалось на воинской доблести, на магнетизме его личности и на том обстоятельстве, что принимаемые им решения оказывались приемлемыми для большинства из тех, кто их выполнял. Жрецы провозгласили верховенство законов, но не имели достаточных мер воздействия на непокорных, кроме тех, которые народ готов был поддержать. Таким образом, общество зависело от договоренностей между его членами, от своего рода соглашения, при котором определенные формы поведения являлись запретными и поэтому не могли иметь места. И вовсе не из-за страха наказания, но потому, что такое поведение было несовместимо с тем, как они хотели жить и вести себя. Закон гостеприимства в такой системе ценностей был главенствующим и в равной степени был обязателен и во дворцах, и в хижинах бедняков. В такой скудно населенной стране как Ольстер, с холодной и непредсказуемой погодой, отказ в крове людям, появившимся у ваших дверей, мог оказаться вопросом жизни и смерти. Эта система была простой, но она работала. К тому же она означала полное отсутствие в Ольстере коррупции и политиканства, процветающих на Капитолийском холме. В них просто не было необходимости, поскольку не к чему было стремиться. Я полагал, что положение Мейв в Конноте примерно соответствовало тому, которое занимал в Ольстере Конор.