птицы и мелькали головы людей. Мне это было безразлично, и они все платили мне взаимностью. Страшно, до чего равнодушны люди к чужой боли!

Я сидел так, пока не стемнело и не закончилось пиво. Нет, это случилось не в один момент: просто я заметил, что уже стемнело, только когда пиво закончилось. И тогда я пошел домой.

Дома стояла тишина, если не считать возни Лаврентия: он рыл тоннели в своих бумагах, как крот, и шуршал ими, как собака в осенних листьях.

На кухне жевал Ярослав. Я протянул ему еще закрытую бутылку водки, но тут заметил что-то странное в том, что он ел.

Это не было бутербродом или шаурмой. Я вообще не мог понять, что это.

И я нахмурился.

— Что это у тебя там?

— Не знаю, — Ярослав пожал плечами и продолжил жевать.

— И тебе все равно? — на всякий случай уточнил я.

— Ну да, — откусил он снова.

— Ты лучше всех знаешь, чем мы кормим людей и тебе все равно, что ты сам ешь?

Я и сам не заметил, как повысил голос.

— Если ты думаешь, что мы первые, кто кормит людей говном, то ты ошибаешься. До того, как наша продукция появилась на рынке, все уже было так, как есть сейчас. Я считаю, что нам следует относиться к еде так же, как прежде. Мы ведь жрем то же самое, что и раньше.

Я весь обзавидовался его жизненной позиции. Какой же он все-таки был умный! А я, отстающий от него как минимум на пару ступеней эволюции, не мог понять, как он может так философски относиться к жизни.

— Твоя подруга это, если действительно хочешь знать, — пожал плечами Ярослав и откусил снова.

Мое сердце ухнуло куда-то в подвал нашего дома и еще на метр вниз. Я повнимательнее присмотрелся к тому, что жевал Ярослав.

Приглядевшись получше, я понял, что по большей части оно состоит из мяса. Мясо было хорошо прожарено и, вроде, выглядело неплохо. Между двух тонких кусков Ярослав сунул кусок огурца, а держал все это за согнутый ломоть белого хлеба.

Мясо Румани. Той девушки, которая гладила меня по волосам, пока я лил слезы ей на колени.

— Еще есть? — спросил я.

Так я впервые попробовал человечину.

***

Люди умирают, мы работаем с последствиями, помогаем им вернуться в пищевую цепочку — не в качестве потребителя, а в качестве продукта. В каком-то смысле мы делали хорошее дело: «воскрешали мертвых». Мы не были причастны к смерти. Напрямую — нет.

Конечно, пока вы живы, вам наверняка не хочется делать после смерти хорошее дело. Но вы только представьте, что вы умерли и попали в небытие, а тело ваше неподвижно лежит на ковре в спальне уже два дня кряду. Уверен, вам бы захотелось, чтобы с ним произошло хоть что-то.

А мы вам с этим поможем.

Мы были добровольцами от мира живых в помощи миру мертвых.

Но теперь мы вдруг стали посредниками смерти. Перешли со стороны живых на противоположную сторону.

Передо мной лежал голый мужчина. Мертвый. Я срезал с него одежду, он остался лежать на полу. Неподвижно, как и все трупы.

Я думал о том, что все это не будет иметь значения уже завтра, но легче мне не становилось. Я думал о том, что на бумагах Лаврентия все это выглядит гораздо целомудреннее. Наверно, там вообще не написано ничего, кроме какой-нибудь там стоимости продуктов и времени производства. А может, не написано ничего вовсе — Ярослав знал, а я нет, хоть предприятие и мое. Интересно, кто у нас был Ярослав. Наверное, исполнительный директор.

Кожу точно придется снять, на ней слишком много волос. Волосы в фарш попасть не должны. Кроме этого я ничего не мог придумать и надеялся, что все остальное Ярослав сделает сам.

Мне бы поспать, только-то и всего. Больше мне ничего не надо: положите меня хоть на пол и отстаньте, позвольте оставить вас в этой убогой реальности и уйти в мир снов.

— А чего он хотел-то?

— У него и спроси, — посоветовал мне Ярослав. — И прикройся хоть.

Оказывается, я все еще был в трусах. Забавно, ведь всего пару недель назад я точно то же самое говорил Ярославу. Кто бы мог подумать, что я перестану обращать на это внимание.

Потом мне в руки вложили нож, я сказал:

— И что мне с этим делать?

Мне ответили:

— В жопе ковырять. Как сам думаешь, дебил?

А я уже никак не думал, я хотел спать. Ну ладно, пришлось для вида пару раз ткнуть ножом нашего гостя, пока Ярослав пилил ноги, а Лаврентий… Лаврентия поблизости вообще не было, наверное, он не смог выдержать увиденного и ушел плакать в свою комнату. Так или иначе, разделывал труп снова один Ярослав, и мне все-таки очень нравилось, как у меня всегда получается спихивать всю грязную работу на него.

Водя ножом по неопределенной части трупа, я завороженно наблюдал, как Ярослав отпиливал его голову. Когда он это сделал, голова чуток откатилась в сторону — за этим я тоже пронаблюдал, а потом Ярослав сказал:

— А с головой что делать?

Я смотрел на него и моргал глазами, он смотрел на меня и делал то же самое.

— Это ты у меня спрашиваешь? — переспросил я.

Потом мы оба посмотрели на Лаврентия, который очень вовремя вошел в комнату со своим любимым топором.

— А с головой что делать? — спросил у него Ярослав.

— Холодец сварите, — предложил Лаврентий.

— Ты у нас холодец любишь?

— Да не особо.

Ярослав посмотрел на меня.

— А мама твоя любит?

Ох, не надо про мою мать.

— Как же, конечно любит, — скривился я.

— Вот ей и свари. Возьми голову и свари.

— Так это ж вы у нас кулинары.

— Кто тебе такое сказал?

— А разве нет?

— Холодцами мы не торгуем, вот что я тебе скажу. И головами тоже.

Что делать с головой никто из нас не знал. Кожа горела, кости мололись, а голова — она состоит из всего вместе.

И тогда Ярослав придумал восхитительный план.

Лифта в нашем доме не было, только лестничная площадка. Потому что жили мы в пятиэтажке. Но в нашем дворе стояла еще и девятиэтажка.

Мы сунули голову в пакет, взяли с собой ведро и пошли. Мы — это я, Ярослав и Лаврентий.

У подъезда девятиэтажки мы столкнулись с новым препятствием: домофон. Ждать, пока кто-нибудь будет выходить или входить — не вариант, когда у тебя в пакете отрезанная голова.

Вдруг Ярослав просто набрал случайную