Когда я проснулся, шел снег. Крупные снежные хлопья сделали мрачный город белым. Я быстро оделся и прошел мимо консьержки, которая храпела, развалившись в кресле. В коридорах все еще воняло пестицидом, а тараканы никуда не делись — тысячи насекомых шныряли по линолеуму.

На улице мне повезло. Я хотел взять машину, и машина нашлась всего минут через пятнадцать. Подкатил оранжевый “жигуленок” с изношенными шинами и разбитым лобовым стеклом. То, что нужно. Не очень благоразумно было бы въезжать в Горбачев-ленд на новеньком желтом такси. Я сел в машину и быстро объяснил водителю — молодому колхознику, который хотел успеть подзаработать до завтрака, — куда мне надо. Он недоуменно покосился на меня. Тогда я добавил, что заплачу ему 25 долларов валютой: на эти деньги он мог бы прожить до урожая. Машина тронулась.

Мы с водителем решили, что лучше всего будет просто проехать через Привольное с обзорной экскурсией, а потом отправиться в Красногвардейское — большое село, где Горбачев ходил в школу, вступил в партию и встретил первую любовь. Если у меня не возникнет проблем после разговоров с тамошними жителями, можно на обратном пути в Ставрополь заехать еще раз в Привольное. Судя по количеству кагэбэшников вокруг, рано или поздно мне перестанет везти — вопрос только, когда.

Мы ехали по одной из самых красивых дорог, которые я видел в Советском Союзе (среди них Военно-Грузинская дорога на Кавказе и дорога, идущая сквозь туркменскую пустыню Каракумы). Снег заносил черноземные поля, как сахарная пудра — торт “Черный лес”. За два часа пути нам встретилось больше телег с лошадьми, чем автомобилей. По обочине, чавкая сапогами, вели коров сгорбленные крестьянки с металлическими зубами. Мне показалось, что именно в необычайном плодородии земли — причина горбачевского оптимизма. “Здесь можно воткнуть в землю палку и получить урожай”, — говорили мне ставропольцы. Теперь я им верил.

Привольное ничем особенным не отличалось от соседних сел. Крестьянские дома, скот, поля. Воздух был холодным и душистым от запахов удобрений, сена, перегноя. В селе была единственная мощеная дорога и много грязных, немощеных, жавшихся к мутной речке Егорлык. У зеленого забора возле первой школы Горбачева был привязан черный бык. По дороге расхаживали утки и гуси.

Привольное уже не вполне отвечало своему названию и было уже не вполне заурядным селом — с тех пор, как люди из КГБ несли постоянное дежурство у белого кирпичного дома с зелено-голубыми ставнями, где жила мать Горбачева — Мария Пантелеевна. Ей было под 80. Это была дородная, приветливая женщина, носившая эластичные чулки. У нее был южный крестьянский выговор. КГБ всячески старался не допускать до нее журналистов, но в какой-то день рождения Горбачева ее все-таки показали по телевидению: она поделилась с народом воспоминаниями о том, как Миша в юности много работал в колхозе, прочел все книги в колхозной библиотеке и играл на плохонькой балалайке. “А как он пел!” По словам тех жителей Привольного и соседних сел, с кем я успел поговорить, Мария Пантелеевна редко выходила из дому. Через несколько лет, когда ее сын был готов уйти в отставку, она сказала, что это, возможно, не так уж плохо: у него никогда не находилось времени навестить ее. Для нее были привычными размеренная деревенская жизнь и знакомое окружение, и, несмотря на уговоры сына, она всегда отказывалась переехать в Москву. Она могла пользоваться некоторыми благами цивилизации, которых в те времена, когда Горбачев жил в Привольном, у них не было — телевизором, водопроводом, канализацией. Держать скотину у нее уже не было сил. “Она говорила: «Оставьте мне одного петуха, чтобы я могла вставать по утрам»”, — рассказал мне Георгий Горлов, старый друг семьи Горбачевых.

Горбачев родился в марте 1931 года. В то время на юге России и на Украине шла коллективизация, вызвавшая голод. По данным западных историков, во время голодомора 1931–1932 годов в Ставрополе и его окрестностях умерло больше 30 000 человек. Несмотря на ужас тех лет, Горбачев, как и многие “коммунисты-реформаторы”, верил в идею колхозов, но испытывал отвращение к “чингисхановским”, по выражению Бухарина, методам Сталина.

Не углубляясь в психоисторические дебри, можно сказать, что осознание Горбачевым своей успешности было связано с колхозом. Вместе с отцом и семьей еще одного колхозника, Александра Яковенко, Горбачев мальчишкой работал на хлипком зерноуборочном комбайне “Сталинец”. Работа это была тяжелая и грязная, трудиться приходилось под палящим южным солнцем. Чтобы охладиться, Горбачев и Яковенко раздевались и плюхались в бочки с речной водой. Вдвоем они стали успешной мини-бригадой — их отметили в местной газете “Путь Ильича” (20 июня 1948 года) заголовком “Товарищ Горбачев к уборке урожая готов!”.

На следующий год Горбачев и Яковенко, еще старшеклассники, получили почетную награду: орден Трудового Красного Знамени. Такая честь открывала перед человеком дорогу в партию. Много лет спустя, будучи первым секретарем Ставропольского горкома, Горбачев, объезжая местные колхозы, оставлял свою свиту, когда встречал старых друзей, таких, например, как пастух Василий Руденко, приобнявший Горбачева с вопросом: “Миша! Ты ел?” После чего они пошли в избу Руденко, и тот накормил Горбачева холодцом из субпродуктов и борщом.

После короткого и безмятежного объезда Привольного мы двинулись в соседнее Красногвардейское. Эту дорогу Горбачев знал наизусть. В те годы, 40 лет назад, он просыпался рано в родительском доме — глинобитный дом состоял из двух комнат, по двору гуляли свиньи и куры, отхожее место было на улице. Сбор урожая закончен — открывались сельские школы. Горбачев брал под мышку сверток с домашней едой, встречался со своим другом Дмитрием Марковым, и вдвоем они шли в Красногвардейскую школу № 1. Там Горбачев снимал койку у супругов-пенсионеров. На выходные он возвращался в Привольное и работал в поле.

Двухэтажная кирпичная школа очень быстро стала для Горбачева центром вселенной. Он был типичным провинциальным трудягой — из тех, кого выбирают старостами класса, кто получает хорошие оценки, играет в школьных спектаклях и завоевывает сердце главной красавицы школы. Полдня я бродил по селу и разговаривал с учителями Горбачева, его старыми друзьями, просто прохожими. Во всей моей затее, конечно, было что-то нелепое, на манер старого телешоу This Is Your Life[56]. Среди встреченных мною людей, с ходу готовых делиться воспоминаниями и сыпать заученными фразами, была Екатерина Чайка, когда-то преподавашая Горбачеву химию: “Он человек своего времени. Это обусловлено многими историческими факторами. Но чтобы лучше понимать человека, не мешает знать, откуда он родом. У него, как у любого из нас, есть корни. И его корни здесь”. Другие мои собеседники, которые, может быть, и вовсе не знали Горбачева, подправляли идеальный образ: “Знаете, когда Михаил Сергеевич жил здесь, у него на голове даже не было родимого пятна”.