неглубокой. Боль значения не имела. Он встал, обнажил кинжал и бросился на Ахмеда.

И он, и купец промахнулись. Ахмед шагнул назад с торжествующей ухмылкой.

В этот момент Мазен услышал за деревьями шорох. Увидел в тенях какое-то движение.

Ахмед не успел повернуться: выскочившая на поляну фигура набросилась на него сзади. Мазен узнал голос, хотя раздался только крик. В бою выражение лица Айши бинт Луас было смертоносным, словно кинжал. Мазен увидел его лишь мельком: она повалила Ахмеда на землю и потянулась к его шее.

– Айша! – с трудом выдавил Мазен.

Он медленно приблизился, зажимая рукой рану.

Айша замерла с ошейником в руке, с помутневшим взглядом. Мазен рванул к ней. Она вздрогнула, когда он схватился за ошейник. Именно благодаря этому мимолетному замешательству он сумел отобрать реликвию. Он швырнул ошейник купцу, которая едва успела его поймать у самой земли.

– Храни его, – просипел он. – Рассчитываю на то, что ты как-то его нейтрализуешь.

Воцарилась странная тишина, которую нарушали только звуки их дыхания. Айша смотрела на Мазена. Мазен смотрел на Лули. Лули смотрела на ошейник, и лицо у нее было пепельно-бледным.

А потом возник новый звук: прерывистый вздох Ахмеда, который заплакал.

– Мне жаль, – говорил он с таким стыдом, что Мазену пришлось отвести взгляд. – Мне жаль. Так жаль!

Первой к нему приблизилась купец и попыталась утешить. Вскоре появились оставшиеся в живых охотники, покрытые кровью и грязью. Именно Лули ушла с вали, когда его уводила стража. Айша собралась было последовать за ними, но заметила, что Мазен зажимает плечо.

– Все в порядке, – слабо проговорил он. – Просто царапина. Сейчас всех догоню.

Айша молча повернулась. И только когда она, как и все остальные, ушла, Мазен наконец смог посмотреть на свою рану. Он моргнул. Еще раз и еще, однако невероятная картина не исчезла.

Его кровь была черной.

32

Лули

– Это же не дорога в Мадинну, да? – Лейла оглянулась на город, виднеющийся вдали. Компас вел их к нему всю последнюю неделю, и сейчас они были уже достаточно близко, чтобы убедиться в том, что это не мираж.

Это зрелище принесло облегчение. После многих недель пути, с опустевшим сердцем, Лейла мечтала о месте, где можно было бы отдохнуть. Не прошло даже месяца с тех пор, как она лишилась семьи, и джинн утверждал, что оживленный город поможет заполнить образовавшуюся в ее сердце пустоту.

Однако сейчас Кадир смотрел не на город, а на компас, который указывал на юг.

– Порой, чтобы добраться до конечной цели, приходится делать нужные остановки.

Лейла с ворчанием потащилась за ним к финиковой пальме. Кадир перевел взгляд с компаса на невысокое и еще юное дерево и нахмурил брови. Спрятав компас, он полез по стволу. Лейла уже знала, что задавать вопросы не следует.

Когда Кадир спустился, оказалось, что он держит кусок шелка. Платок.

– Думаешь, какой-нибудь путник потерял его во время песчаной бури? – спросила она.

В ответ Кадир бросил ей платок и приказал:

– Надень его.

– Зачем? – она посмотрела на вещь с подозрением.

Кадир устремил на нее Тот Самый Взгляд. Это когда он выгибал бровь, поджимал губы и смотрел на нее так жестко, что ей хотелось исчезнуть. Лейла обернула платок вокруг шеи – и сразу же заметила перемену. Шелк был прохладным – холодил кожу так, будто в нем был заключен ветер.

– Ты его зачаровал? – изумленно спросила она.

Он пожал плечами:

– Он уже был зачарован, когда я его нашел. Все реликвии такие.

Лейла наклонила голову к плечу.

– Реликвии?

– Реликвия… – Он помолчал, словно пытаясь найти правильное слово. – Реликвия – это предмет, зачарованный джинном, то есть Предмет, который содержит магию этого джинна. – Он поднял компас. – Как этот компас.

– А компас ты зачаровал?

На губах Кадира появилась кривая улыбка.

– Нет, он уже был зачарован, когда я его получил.

– А этот платок?

Кадир пожал плечами.

– Наверное, принадлежал какому-то путешествующему джинну.

– Как ты думаешь, джинн за ним вернется?

Молчание. Какая-то эмоция промелькнула на его лице, но быстро исчезла.

– Он не вернется, – сказал Кадир через несколько мгновений. – Зачем это ему, когда он легко может зачаровать другой.

Это был убедительный довод. Инструменты легко заменить. И все же… Было что-то ужасно печальное в куске ткани, трепетавшем на дереве и всеми забытом.

Кадир повернулся и направился к городу. Лейла пошла за ним, продолжая сжимать платок.

– А почему их называют реликвиями? Получается так, будто они древние.

Кадир ответил, не поворачиваясь к ней:

– Джинны древние. Так что нет ничего удивительного, что зачарованные ими вещи – древности.

Кадир ей лгал.

Эта мысль гноилась, словно рана, становясь все болезненнее, так что к моменту ухода из дивана Ахмеда Лули ощущала физическую боль.

Когда она вернулась в «Приют странника», город уже был темным и яркие здания под пологом ночи потускнели. Большую часть фонарей вокруг базара погасили, но это не смущало злодеев, прячущихся в тенях.

«Таких же злодеев, как я», – подумала она кисло.

Лули нашла Кадира сидящим на покатой крыше постоялого двора и спокойно взирающим на звезды. Она залезла на крышу по стоящим в проулке ящикам и, подавив гнев, осторожно подобралась к нему. Она пыталась не вспоминать о собственной беспомощности, которую испытала, когда ифрит в «шкуре» Ахмеда приставил кинжал к ее шее. Пыталась не думать о том, какое возмущение горело в его – ее, ифрита, – глазах, когда он сказал: «Сколько джиннов ты убила только для того, чтобы украсть нашу магию?»

Она пыталась не думать о той боли, что корежила ее тело при воспоминании, которое не было ее собственным, о том ужасе, что пронизал ее, когда она поняла, что стоит за этими картинами.

Вопрос ифрита бился в ее голове. «А ты не задумывалась о том, купец, что наживаешься на страданиях?»

Когда-то давно Кадир сказал ей, что реликвии – это зачарованные предметы. Однако у зачарованных предметов не могло быть воспоминаний о том, как они были живыми! Только ифрит с магией смерти помог ей осознать эту истину.

Кадир перевел на нее взгляд только тогда, когда она встала перед ним.

– Похоже, ты задолжал мне кое-какие объяснения, – сказала она.

Каждое ее слово было холодным, ломким.

Кадир похлопал по крыше перед собой.

– О твоем Охотникее в Черном никаких новостей нет.

Такая уклончивость возмутила Лули. Она всегда уважала скрытность Кадира, потому что понимала, насколько удобно быть загадочным (именно Кадир показал ей, как это привлекательно), однако тайная история, которая ее не касалась, не то же самое, что информация, на основе которой формировались ее мораль и этика.

– Сядешь, или предпочтешь прожигать меня взглядом, выворачивая шею?

Она приняла предложение Кадира, но села достаточно далеко, чтобы он не смог к ней потянуться. Казалось, Кадира это не тронуло. Он выжидающе посмотрел на нее. Лули хотела заговорить, но обнаружила, что слова обвинения застревают у нее в горле. «Я сама виновата, – подумала она. – Я позволила Кадиру мне лгать».

– Ты хочешь спросить у меня