Ближе этого Амара никогда не подходила к тому, чтобы открыть тайну своего сердца.

Тира снова поглядела на бассейн: Эмма заметила, что верхняя часть купальничка Луны пропала, и легко с этим смирилась. В их отношениях было что-то удивительно естественное, словно они и вправду были матерью и дочерью. Если бы внешне они больше походили друг на дружку, Тире бы и в голову не пришло, что Луну удочерили. Именно такие отношения были бы, наверное, у Амары с ее детьми: по-настоящему близкие, но без излишней придирчивости.

Ей вспомнилось, как по выходным они с теткой выходили на пробежку и останавливались у парка посмотреть, как играют малыши, которых привели мамаши.

– Вон какой пухленький, аппетитный, так бы его и скушала!

После рокового диагноза пробежки прекратились, но они с теткой по-прежнему ходили в парк посмотреть на детей и, как говорила Амара, надышаться пухлостью жизни. Во время одного из последних визитов, прежде чем слечь, она сказала:

– Я бы сюда не ходила, но из тебя когда-нибудь выйдет прекрасная мать. Любовь не умирает, Тира, она никуда не уходит. В самом начале, когда мы еще не задумывались, кому суждено выжить, а кому умереть, твоя мать взяла с меня обещание любить тебя за нас обеих. И я любила – и за нее, и за всех наших близких. Ты никогда не была сиротой – любовь всегда была тебе опорой. Она неизменно защищала тебя и никогда не покидала.

В горле набухал комок. Тира поняла, что боится не встречи с маленькой сиротой в Ват Нагаре, а самой себя, девочки, чья мать свела счеты с жизнью. Тиру приводила в ужас перспектива вновь почувствовать, что ее бросили. Это признание самой себе что-то отпустило внутри. Закончив завтрак и собрав вещи, Тира вернулась к прилавку купить бутербродов, булочек, напитков, пирожных – так, чтобы хватило на пикник в Пном Тамао. В сумке один раз прозвонил сотовый – короткий веселый мотивчик. Значит, мистер Чам уже приехал и ждет на парковке перед отелем. С пакетом лакомств Тира вышла в коридор и, проходя мимо витрины, на миг увидела свою мать в собственном отражении. Остановившись, она улыбнулась Чаннаре и поспешила на улицу, под яркое солнце. Призраки следовали за ней повсюду, однако впервые их присутствие не было девушке в тягость.

В последний раз Старый Музыкант видел Белое Здание в 1974 году, когда возвращался за Ситой. Три десятилетия промелькнули как одно мгновенье, но изменения разительны, упадок очевиден. Огромная могила – ни для мертвых, ни для живых, разве что для тех, от кого отказались и те, и другие. Стены так густо покрыты копотью и плесенью, что былое прозвище здания грозило вскоре стать непонятным. Если бы не монструозный силуэт, Старый Музыкант не узнал бы «муниципальное жилье». Впрочем, вряд ли в прежней квартире сохранились какие-то следы его семьи.

И все же, даже не дойдя целого квартала, он остался потрясен видом Белого Здания и не посмел приблизиться. Привалившись к высокой стене, отгораживающей виллу на углу улицы, куда ноги принесли его сами собой, Старый Музыкант прижимал руку к животу, стараясь унять дрожь. На рассвете он приехал на тук-туке с несколькими монахами, которые по выходным часто ездили в город собирать милостыню. Старик рассчитывал, что смена обстановки пойдет ему на пользу, и решил немного побродить один. С ним все будет в порядке, заверил он монахов, он знает город. Но теперь он недоумевал, как забрел сюда. Неужели Пномпень так изменился, что он больше не узнает улиц и не помнит, куда не надо сворачивать? Он пришел туда, куда не должен был приходить, и не может ни попятиться, ни двинуться вперед. И так всю жизнь.

«Дыши. Ты уже на месте. – Съехав по стене, он опустился на голый бетон, как нищий, и бросил на колени холщовую торбу. – Просто смотри – вдруг она мелькнет где-нибудь». Из-за угла показалась кошка и крадучись прошла мимо. По перекрестку с жужжанием промчался мопед. На другой стороне улицы собака зевнула и принялась чесаться о фонарный столб. Уличный торговец катил свою тележку со свежими булочками в сторону рынка. Было еще совсем тихо, только-только подмели улицы. Столицу еще не наполнили шум и суета. В чистом утреннем свете Старому Музыканту почти верилось, что можно счистить корку десятилетий и коросту обветшания и снова увидеть перед собой Ситу.

Она стояла в дверях темной гостиной, как в раме, широко раскинув руки – чтобы обнять его или не пустить в дом, Тунь не понял. Прежде чем отпирать замок ключом, который он носил на теле много месяцев, он помедлил, напомнив себе, зачем проделал такой путь, презрев опасности. Бои приближались к столице, и Тунь не мог оставить Ситу и Ом Паан на милость победителя. Учитывая жесточайшие репрессии правительства в отношении коллаборантов и семей предполагаемых подпольщиков, вывезти дочь в район, контролируемый повстанцами, представлялось наиболее безопасным. Тунь выбрал глубокую ночь, когда большинство людей крепко спят, когда необходимость сна берет свое, приостанавливая даже бои. Но стоявшая перед ним дочь смотрела на него совершенно не сонными глазами. Сита вышла в коридор в тот самый миг, когда он распахнул входную дверь. Неужели услышала, как ключ повернулся в замке? Или же интуиция подсказала ей, что папа вернулся, и Сита узнала его шаги задолго до прихода?

Тунь встал на колени, чтобы оказаться с ней на одном уровне, и прижал палец к губам, чтобы Сита не вздумала поднять шум и перебудить соседей.

– Сита, я вернулся… – прошептал он, обняв ее и крепко прижав к груди, еле сдерживая нахлынувшие чувства, грозившие переполнить сердце. Сита была мягонькой, как облачко или пушинка, и на мгновенье Тунь забыл обо всем на свете, забыл долгие месяцы, которые они не виделись. – Вижу, твои луны-спутники куда-то укатились, – поддразнил он, припомнив объяснение, которое дочка давным-давно придумала нежности своей кожи, этой упругой внешней раковины, амортизирующей ее внутреннее «я».

Растерявшись, Сита отодвинулась и с усилием, словно вспомнив о манерах, произнесла:

– Папа, я уже не маленькая!

Это было сказано настолько бесстрастно, что на долю секунды Туню показалось, что говорит не Сита, а кто-то другой. Дочка отступила на шаг, скрестив руки на груди, словно запрещая дальнейшие проявления любви.

Тунь, потрясенный таким недетским самообладанием, сел на пол. После его ухода прошел почти год, он понимал, что должен как-то объяснить свое отсутствие, но на это не было времени, да и с чего бы он начал? Он взглянул на Ом Паан, стоявшую за Ситой, на второй силуэт в полумраке. Втроем, подумалось ему, они похожи на рабочих сцены, которые незаметно поднимаются на погруженные во мрак подмостки и незаметно меняют декорации, готовя жизнь в иных обстоятельствах.

– Нужно уходить, – заикаясь, выговорил он. Получилось неуклюже, будто приказ, но Ом Паан кивнула и скрылась в комнате, которую делила с Ситой. Через несколько секунд она вышла с двумя узлами.

– Я знала, что вы вернетесь, сэр, и приготовилась, – сказала она со спокойствием, которое могло означать только одно: в ожидании его возвращения они несчетное число раз репетировали встречу и спешный уход, чтобы девочка свыклась с неизбежным расставанием с домом и привычной жизнью. – Мы готовы.