– Тебя искала очаровательная мадемуазель, – пробормотал Боше, прищурившись.

Эти слова меня смутили донельзя.

– Как ее имя, ваша светлость? – осведомился я.

– Если бы мне было известно, я бы первым делом не преминул бы сообщить его. Увы, она пожелала остаться неизвестной.

Мои брови свелись сами собой.

– Я в самом деле ожидаю приятельницу, – кивнул я. – Мадемуазель же была белокура?

– Нет-нет, месье, – возразил Арно, – Я не видел ее лица, ибо мадемуазель воспользовалась правом маскарада и сокрыла лицо маской. Едва ли я могу описать ее внешность, ибо виделись мы так мимолетно. Но одно сказать могу однозначно: волосы ее не были светлыми. По правде сказать, мне сперва подумалось, что это парик, ибо такую огненную медь в волосах я видел лишь на солнечных портретах флорентийцев. Вижу, вас, мой юный друг, утомила моя болтовня?

В самом деле, мне не было никакого дела до слов Арно.

– Прошу меня простить… – пробормотал я.

Взгляд судорожно выискивал ее.

– Ох, любезный граф, мне так жаль, что смутил вас своими словами… – произнес старик Боше. – Но, боюсь, мне вновь придется разочаровать вас, притом еще сильнее. Ваши поиски ныне тщетны. Рыжеволосая мадемуазель покинула Святого Стефана еще вчера вечером.

Мои глаза не поспевали за разумом. Рассудок четко понял, что Сары Равель тут нет, даже если вчера вечером она взаправду прибыла на бал, но глаза все еще выискивали обжигающий огонь ее локонов. Совладав с собой, я обернулся к Арно.

– Что вы, – ответил я, – вы ничуть не расстроили меня. Вы же сами слышали, что вам посчастливилось встретить, безусловно, очаровательную рыжую красавицу, но это отнюдь не ожидаемая мною белокурая приятельница.

– Все так, все так, – кивнул старик Боше. – Если, разумеется, верить вашим словам. Здесь вы, граф, безусловно, преуспели, и это похвально.

Но старик Арно привык верить глазам и тому, сколь оживленно они забегали.

– Врачи открыли мне, что мои глаза всегда дрожат, – ответил я. – И это неизлечимо. Так что прошу не глумиться над моим недугом.

– Хорошо, хорошо, – добродушно усмехнулся Арно. – Не стану же я спорить с вами об этом? Вы, как врач, обойдете меня.

И тут меня полоснуло будто холодным ножом.

«Где Лю?»

Прошлым вечером мой сын играл с детьми. Должно быть, с наступлением сумерек он пошел в госпиталь, увлеченный, не музыкой, конечно же, но угощениями и причудливыми нарядами взрослых и детей. Если бы он пошел домой, мы бы обязательно с Франсом его заметили, ибо не смыкали глаз чуть ли не до самой зари. А если слова Боше правдивы и мадемуазель Равель в самом деле была этой ночью гостьей Святого Стефана? Сердце судорожно колотилось, не было сил об этом даже думать.

Сорвавшись с места, я помчался к шале, расталкивая всех на пути. Вся надежда была на то, что Лю просто вернулся уже на заре в шале, боясь кого-то разбудить. Должно быть, утомленный праздником, он просто спит прямо сейчас в своей кровати, и слуги исполняют строгий наказ – всегда оставлять его в той комнате.

Не помня себя от ужаса, я влетел домой и едва не сшиб с ног кузена. Он не только устоял на ногах, но и придержал меня за плечо.

– Этьен? Что стряслось? – спросил Франсуа.

Он обхватил меня за плечи, пытаясь унять мою тревогу, которая была налицо.

– Ты уже проснулся? – спросил я, проведя рукой по лицу и делая шаг назад. – Ты завтракал?

– Что стряслось? – он повторил свой вопрос.

Я прикусил губу.

– Пожалуйста, не спрашивай. Иди в столовую или в госпиталь – многие гости остались на завтрак, – просил я.

Франсуа был задет – видно по глазам.

– Этьен, – произнес он. – Я не знал, как ты меня примешь. Поэтому не привез семью. Моей радости не было предела, когда мы обнялись там, на крыльце. Я не мог поверить своему счастью, будто бы одним добрым порывом мы преодолели ту зияющую пропасть, те годы мучительного безмолвия. Они изводили меня, Этьен, равно как и моя вина перед тобой. Ты дал намного больше, чем я ожидал, и ты дал намного больше, чем я заслуживаю. Пожалуйста, брат, скажи мне, что случилось? Позволь мне помочь тебе, позволь мне сейчас быть на твоей стороне.

Моя спина ударилась о стену, когда я бессильно прислонился к ней, слушая слова кузена. Внутри все жгло. Кулаком зажав рот, я бросил короткий взгляд на лестницу, на которую мне не хватит сил взойти. Франсуа отследил это.

– Там, четвертая дверь по коридору, слева, сразу после моего кабинета, – прошептал я неподвластным мне голосом. – Проверь, нет ли там кого. Если есть, приведи в столовую.

Франсуа ужаснулся и отпрянул – до того голос звучал осипшим и жутким.

– Будем завтракать, – сказал я напоследок и побрел в столовую.

Дом как будто не стоял на земле, а в мгновение ока обернулся по прихоти подлого демона судном в шумном, неспокойном море. Пол будто бы вело то в одну сторону, то в другую. Через силу дойдя до столовой и рухнув в кресло, я поставил локти на стол и спрятал в ладони лицо.

Мои губы шевелились, но сдавленное невидимыми клещами горло не давало издать ни звука. Раздалось поскрипывание лестницы. Донеслись шаги лишь одного человека. Пока незримое удушье сильнее окольцовывало горло, подступившая к глазам влага прожигала веки насквозь. Мой насилу поднятый взор был затуманен, когда на пороге встал Франсуа с ношей на руках.

Мой сын, мой мальчик был здесь. Лишь сейчас, видя его славную голову с золотистыми кудрями, которую тот сонно опустил на плечо Франсуа, моя грудь наполнилась воздухом. Радостный смех вырвался будто бы из плена. Я хотел ударить по столу от обрушившегося на меня доброго восторга и торжества, но, видя сонность малютки, сдержался, сжав кулаки. Шмыгнув носом, я пригласил их обоих сесть подле меня.

Франсуа усадил Лю рядом со мной. Мальчик потирал глаз кулаком, но по мере того, как его взгляду попадались сладости, уже расставленные на столе, сон постепенно отходил. Трепетного прикосновения к его мягким золотым кудряшкам хватало, чтобы окончательно увериться, что это не дурной сон, не лукавое видение, не призрак. Глубокий вздох облегчения вторил тому, как я подался назад, ввалившись вглубь кресла. Сложив руки домиком, я ждал, когда нам подадут завтрак. Прежде чем поведать кузену историю мальчика, нужно было собраться с мыслями, хотя бы с тем, чтобы изложить, как было дело, не упоминая зверинец. Сразу два откровения было бы непростительной и даже жестокой расточительностью.

Кузен слушал рассказ о Саре, о том, как ее