и Дуэ. Отчаянные попытки голодных людей выбраться с острова на плотах и лодках жестко пресекались береговыми патрулями и корабельной артиллерией стороживших Татарский пролив военных судов.

Стоит ли удивляться, что жесткость оккупационного режима и голод породили на острове вспышку каннибализма? Гиляки-охотники с ужасом передавали из уст в уста страшные подробности об останках человеческих тел, в изобилии появившихся в лесных массивах вокруг поселков.

Каторжники сбивались в ватаги, пытались грабить японские армейские продовольственные склады, нападали на полевые кухни, лазареты и даже на небольшие группы солдат – в расчете поживиться хоть парой галет и горстью риса из подсумков. Эти нападения ожесточили японские оккупационные власти, каторжников начали отстреливать десятками не только вблизи складов и казарм, но и везде, где они попадались на глаза.

В августе 1905 года в американском Портсмуте началась мирная конференция. Тем не менее японское правительство, не дожидаясь ее решений и заведомо считая остров Сахалин своим законным трофеем, продолжало устанавливать здесь свои порядки. Практически одновременно с началом конференции было принято решение о создании на острове военно-административного управления, а в акватории Татарского пролива японские военные корабли продолжали разбойные действия в отношении русских прибрежных поселений.

Разбежавшиеся по тайге арестанты дали сигнал мирному свободному населению острова, скрывавшемуся от разгула преступности в глубинке острова. Люди стали снова понемногу возвращаться в покинутые ими места – но не тут-то было! Японская администрация объявила о тотальной эвакуации русского населения с острова. Оставшиеся на Сахалине будут платить высокие подати, предупредили японцы. И на материковское побережье Татарского пролива с Сахалина хлынула вторая волна беженцев.

Теперь уже забили тревогу власти Приморского генерал-губернаторства: беженцев не было возможности ни разместить, ни прокормить, ни предоставить им работу. В конце концов до Петербурга удалось все-таки «достучаться», и царское правительство приняло решение отправить сахалинских арестантов на Нерчинскую каторгу, а свободное население – подальше от побережья. Однако проблема Сахалина этими мерами, разумеется, решена не была.

Оккупанты покидали север острова не с пустыми руками. Вереницы подвод везли к Дуэ демонтированное на шахтах оборудование, многочисленные архивы, которые не успели сжечь разбежавшиеся каторжники. Полностью были разграблены краеведческий музей и библиотека в посту Александровский. Японские солдаты шныряли по домам, вынося к причалу все, что представляло хотя бы малейшую ценность.

В конце сентября 1905 года последний транспортный корабль под японским флагом покинул рейд Дуэ. И остров, изрядно обезлюдевший в пору военного лихолетья, замер в ожидании скорого возвращения беженцев с материка и военнопленных из Японии.

* * *

Открывший весеннюю навигацию 1906 года пароход каботажного плавания из Владивостока встал на рейд пристани Дуэ в середине мая. Его встречала непривычно большая толпа людей, и Ландсберг поначалу усмешливо подумал, что слухи об обезлюдевшем острове и творившихся тут ужасах оказались сильно преувеличенными. Однако чем ближе баржа с прибывшими на остров пассажирами подходила к берегу, тем яснее становилось отличие тех, довоенных встречающих, от нынешних.

В суетливой толпе на берегу совершенно не замечалось принаряженных обывателей, всегда выходивших к прибывшему пароходу «себе показать и на людёв поглядеть». Не было среди встречающих ни черных мундиров тюремного ведомства, ни серых солдатских. Толпа состояла из нескольких десятков оборванцев, которые, словно соревнуясь друг с другом, «щеголяли» в немыслимой рванине. У многих на руках, ногах и головах были грязные повязки.

Не успела баржа причалить к изрядно обветшавшему покосившемуся причалу, как толпа встречающих разразилась криками, стонами и воем:

– Милостивцы наши, с голоду дохнем!

– Хлебушка, Христа ради…

– А вот услужить кому, господа! Совсем задешево…

– На пропитание подай, ваше степенство!

Ландсберга дергали за рукава, куда-то тянули, что-то сулили, просили, показывали культи рук и ног, увечья. Кое-как отбившись от попрошаек, Карл торопливо зашагал к поселку.

Единственным знакомым лицом оказался священник местной церкви, отец Иероним. «Худо и скудно на Сахалине нынче, – со вздохами подтвердил он. – А паче чаяния – душой народец оскудел. Храм божий пустой стоит, на службы народ не идет, всё норовит у входа стать, чтобы милостыню попытаться собрать. А с кого собирать-то? Кругом голытьба…»

Ворвавшись в первую паузу печального монолога отца Иеронима, Карл поинтересовался: как добраться до поста Александровский?

– А только пешком нынче, господин Ландсберг, только ножками: последних лошадей японцы с Сахалина вывезли. Двух кляч охромевших только и оставили самураи, да не успели до причала дойти – этих кляч народец тут же и зарезал, по кускам растащил. Голодно, сын мой! У нового господина губернатора Валуева только и остался конный выезд во всем Александровском…

Распрощавшись со священником, Ландсберг обреченно зашагал в сторону поста. Редкие встречные, заметив прилично одетого незнакомца, издали ломали шапки, останавливались и кланялись, надеясь неизвестно на что. Кое-кто, не рискнув под тяжелым взглядом Ландсберга попросить подаяния, все же устремлялся следом, тащась на расстоянии.

Каким-то чудом большой дом Ландсберга с пристроенным к нему магазином и амбулаторией, в коей до войны вела прием его супруга, во время лихолетья уцелел. Уцелели также сараи, лабазы, конюшня и флигельки для прислуги. Правда, нынче это были лишь голые стены да вековые полы из толстенных лиственничных плах, по которым ветер из пустых оконных проемов уныло шуршал обрывками бумаг. До литературных ли тут занятий, горько усмехнулся Ландсберг, бродя по пустым загаженным комнатам и дворовым службам, останавливаясь у оконных проемов и бездумно глядя на разоренные улицы поселка. И зачем он сюда приехал?

Вдруг его внимание привлек стук колес и лошадиный топот. Люди на улице, пришедшие следом за Ландсбергом из Дуэ и слоняющиеся неподалеку, словно встрепенулись, посдергивали шапки, закланялись, глядя в одну сторону.

«Ну и ну, – мрачно подивился Ландсберг, припомнив, что во всем посту остался один-единственный выезд, губернаторский. – Неужто его высокопревосходительство решил почтить меня своим визитом?»

Однако из подъехавший коляски тяжело спрыгнул старый знакомец – вице-губернатор фон Бунге. Ландсберг поспешил выйти ему навстречу.

– Федор Федорович? Здравствуйте, ваше превосходительство! Какая честь для меня!

– Здравствуйте, здравствуйте, Карл Христофорыч! – фон Бунге обеими руками пожал Ландсбергу руку, широко улыбнулся. – А я к пароходу опоздал, знаете ли! Из Тымовска только что – по поручению Аркадия Михайловича ездил. Приехал – пароход на рейде, говорят. Ну, и я, грешник, пока господин Валуев лошадь не отобрал, на причал поскакал. А там говорят – господин Ландсберг объявился и в пост пошел. Пешком. Ну и я следом. Рад, искренне рад, господин Ландсберг! И нашей встрече, и вашему возвращению… И вообще! Дом-то свой целым нашли? Ну и слава богу!

– Цел-то цел, да только жить в нем никак не возможно, сами видите, Федор Федорович! – Ландсберг показал на зияющие оконные проемы.

– Ну-у,