себе было. А теперь все нормально. Ты снова разговариваешь в приказном тоне, навязываешь свои желания, срываешь меня с ужина... Я снова оказываюсь не там, где хотела... Да, теперь все хорошо — мое чудовище снова рядом.

Янис слегка улыбнулся:

— Вот видишь, как здорово. Жизнь сразу играет другими красками.

— Угу, — гмыкнула она. — Переливается. Всеми цветами радуги.

— Не надо мне говорить про рабочий ужин и чисто рабочие отношения с начальником. Не тот ли это Захар Гущинский, который раньше был в тебя влюблен и даже пытался за тобой ухаживать? Давно. Еще до твоего замужества. Этот? Разведен. Детей нет. Последние полгода не замечен в постоянных отношениях. Не странно ли, что он пригласил тебя на ужин как раз после того, как ты своего михрютку из дома выпроводила. Наверное, я все же ошибаюсь. Захар и не знает, что ты разводишься, ведь так? Ты слишком часто упоминала его фамилию, — как бы подытожил он.

— Часто? — переспросила она. — Два раза...

— Этого достаточно, чтобы мне захотелось узнать о нем поподробнее.

— Майер! Я буду делать все, что я хочу и с кем хочу! Обедать, ужинать, общаться, работать, отдыхать... и даже трахаться я буду с тем, с кем хочу!

— Конечно, — спокойно сказал он. — Я твою свободу никак не ограничиваю.

Вера воззрилась на него в полнейшем удивлении, потом расхохоталась. Не оттого, что было смешно. От абсурдности его слов.

— Я же говорил, — пояснил он, — тебе можно все. Обедай, ужинай, трахайся, как ты говоришь, с кем хочешь. Тебе можно. Им с тобой — нельзя. Я не ограничиваю твою свободу. Я буду ограничивать свободу тех, кто попытается отнять тебя у меня. Я к тебе никого не подпущу. И, кстати, раз михрютка уже не считается твоим мужем, его это тоже касается.

— Ты не должен его трогать, — тихо сказала она.

— Почему это? — спросил Янис. Не потому, что его заботила судьба этого придурка. Его заботила Вера. Ее выражение лица. Он уже видел эту тень в ее глазах, но не смог разгадать. Сейчас она вот так же смотрела на него — с какой-то мучительной далекой болью. С какой-то невыносимой тяжестью.

Вера снова ухватила себя за локти, будто боялась рассыпаться.

— Потому что он хоронил твоего сына.

— Что ты сказала? — замерев, спросил он.

Вера сглотнула подкативший к горлу ком. Говорить было невероятно трудно. Но назад ходу нет. Она понимала, что теперь придется рассказать обо всем от начала и до конца, хотя этим разговором она ни много ни мало разрешает памяти быть. Признает, что ее жизнь туго сплетена с жизнью стоящего напротив человека, и, что бы ни происходило впоследствии, они друг другу не чужие.

— Как ты знаешь, я вышла замуж за Ряшина потому, что была беременна, — медленно начала она. Говорила негромко, но в полной тишине каждое произнесенное слово слышалось отчетливо. — Но забеременела я от тебя. В ту самую ночь.

Майер сразу вспомнил тот разговор, когда Вера обмолвилась, что их с Севой ребенок умер. Все вопросы о такой семейной трагедии, как их ни задай, будут бестактными. Ни тогда, ни позже он не посмел лезть к ней в душу и не выяснял ничего, кроме того, что она сама ему поведала.

— Твой умерший ребенок, про которого ты мне тогда рассказала...

— Да, — бесцветно подтвердила Вера, — он от тебя. Я выносила твоего ребенка. И родила...

Ее слова саданули жаром меж лопаток и веревочной петлей обвились вокруг шеи. Майер поднял руку к горлу и распустил узел галстука. Стянув его с себя, бросил на барную стойку, но тот змейкой соскользнул с гладкой поверхности и упал на пол.

Вера подняла галстук и села на высокий стул, сложив руки на столе.

— Беременность была тяжелая. Сложные роды... Малыш не выжил... Наш сынок прожил столько, сколько длилась наша связь. Одну ночь... И ушел.

В комнате наступила глухая тишина. Вера пристально смотрела в стол, словно пыталась вычитать для себя что-то в мраморном узоре. Лицо ее было бледно и невозмутимо — точно застывшая гипсовая маска.

— А недоумок твой... он знал, что ребенок не от него? — Янис наконец сдвинулся с места и тоже сел за стол. Теперь они сидели рядом, напротив друг друга, разделенные лишь узкой столешницей.

— Конечно, — ответила она, провела рукой по волосам и до боли знакомым жестом перекинула кудри на одно плечо. — Я с ним даже не спала. Это не мог быть его ребенок. Ни чей. Потому что до тебя у меня никого не было. Думаю, ты это понял.

— Когда я это понял, было поздно рассуждать о твоей девственности.

— Он пытался узнать, кто отец, но на его вопросы я отвечала, что с отцом ребенка я удовлетворяла свое любопытство, и он не стоит даже упоминания. В общем-то, так оно и было, — невесело усмехнулась. — Ряшина бесил такой ответ, но ничего другого я сказать ему не могла. Я не знала твоего имени и к тому моменту даже не помнила лица. Представь, каково это — носить ребенка от того, чьего имени ты не знаешь, а лица не помнишь... Я до последнего ходила на занятия. Даже академ не брала, не понадобилось. Родила в начале лета, а потом...

Она надолго замолчала, смотрела вниз, и Майер понял, что она борется со слезами.

— Почему ты потом не развелась?

Вера пожала плечами:

— Не знаю. Разве это могло иметь для меня значение? Вообще не имело. Брак, муж... Все плыло стороной, как бы мимо меня. Я погрузилась с головой в учебу, начала работать... только бы ни о чем не думать.

Вера слезла со стула и налила себе воды. Чтобы смочить пересохшее горло и набраться сил для дальнейшего разговора. Все сказанное теперь отражалось в глазах Яниса, и это мешало ей говорить спокойно. Мешало дышать.

Сделав несколько глотков, она поставила стакан на стол и снова села, опустив взгляд.

— Потом я захотела родить и стала с ним спать. Думала: зарастет эта рана, заполнится в душе эта пустота. Не вышло... Потом мы несколько раз делали ЭКО... Ничего не получилось. Родить я не могу. И спать я с ним перестала, потому что бестолку.

— Зачем тогда ты пьешь таблетки? — спросил Янис, помня, что она пьет противозачаточные.

Вера