— Я тебе соврала. Я их не пью. Не очень был подходящий момент, чтобы рассказывать новому любовнику, почему мы можем не предохраняться. Какое-то время она сидела безмолвно и бездвижно. Впрочем, так же сидел и он.

— Слова твои... — заметно волнуясь, заговорила она, — что ты много для меня значишь... Да, много. Я через всю жизнь пронесла ощущение тебя. Знаешь, каково это — гроб для младенца выбирать? Памятник... шрифт, которым будет написано его имя... вдавленные должны быть буковки или выпуклые... Я часть себя тогда похоронила. Как, теперь видя тебя, не думать о ребенке? Как не вспоминать эту боль? Как не представлять... Дня не проходило, чтоб я не спрашивала себя...

— Спроси меня, — сказал он, оборвав ее, и у Веры перехватило дыхание.

Она как-то вздрогнула всем телом и оттолкнулась от стола.

— Зачем ты спрашиваешь себя? Спроси меня.

— Мне надо умыться. Я приду, и мы договорим.

Вера поспешила в ванную, но перед этим сняла брюки и блузку, натянув на себя рубашку Яниса, первую, что попалась под руку в гардеробе. Затем тщательно умылась, смыв с себя всю косметику. Приложив полотенце к лицу, она вдруг поняла, что не может дышать. Отбросила его, но вдохнуть так и не получалось. От нехватки кислорода в глазах потемнело. Не только в глазах — потемнело в груди. И эта ледяная чернота, поднимаясь снизу от солнечного сплетения, наползала на легкие, перекрывала и речь, и дыхание. Казалось, если она дойдет до горла, то у нее остановится сердце. Оно остановится, перестанет биться...

— Вера, дыши, — голос Майера рассеял темноту вокруг.

— Не могу, — заплакала она. Пыталась сделать вдох, но у нее не получалось. Легкие будто превратились в камень. — Не могу...

— Дыши, родная, дыши... — Он крепко прижал ее к себе, чувствуя и слыша ее судорожные рыдания. — Все пройдет.

— Не пройдет, — заливаясь слезами, вдохнула еще раз. И еще. Глубже, глубже... И поняла, что дышит, когда почувствовала его запах. — Оно не проходит... Я так хотела, чтобы ты ушел... оставил меня в покое... Думала, если ты уйдешь, все исчезнет. Я снова все забуду. Ты уйдешь и заберешь все с собой. Но оно не исчезает... не проходит... даже когда тебя нет рядом, оно не проходит...

— Я рядом, Вера, я с тобой.

— Ага, явился... весь такой самоуверенный, успешный... и тебе кровь из носа нужна Вера... А где ты был, Янис, когда умирал твой сын?

— Вера...

— Знаю! — всхлипнула она, утыкаясь ему в шею. — Знаю, что сейчас ты скажешь... Что не знал о ребенке и все такое... И будешь прав... Логика на твоей стороне, но я тебе говорю о чувствах! О том, что я чувствую! О том, что это ты должен был быть рядом, ты должен был все пережить вместе со мной!

Майер хорошо знал, что делать, когда Вера ругалась с ним, хамила, когда язвила или отталкивала, но он понятия не имел, что делать, когда Вера плакала. Тем более она уже не просто плакала, а рыдала навзрыд, сотрясаясь всем телом, и несла какую-то чушь о том, какая она размазня.

— Ты делаешь меня слабой... рядом с тобой я превращаюсь в манную кашу... я ничего не могу, ничего не соображаю, когда ты рядом...

Не разжимая рук, Янис приподнял ее, перенес в спальню и утянул за собой на кровать. Улегся вместе с ней и сжал так, что она перестала шевелиться, говорить и даже плакать перестала. Лишь вздрагивала, опаляя его шею прерывистым горячим дыханием. Вместе они надолго провалились во временную яму, где время отсчитывалось лишь ее всхлипами, которые становились все реже. Утихали. Потом утихли вовсе. Очнулись одновременно. Было темно. Тяжело и душно.

Майер приподнялся на локте и взглянул на Веру.

— Ты как?

— Плохо, — прошептала она.

— Завтра станет легче.

— Не станет. Это не про меня. Я не умею выворачиваться наизнанку. Завтра мне будет еще хуже.

— Значит, завтра и мне настанет совсем п*здец.

— Думаю, да. — Она засмеялась, вернее, выдала нечто похожее на смешок.

Янис не смеялся. Понятно, что завтра Вера будет клясть себя за слабость, будет заново наращивать броню и с двойным рвением отталкивать его, демонстрируя, что совсем в нем не нуждается.

— Ты что-нибудь хочешь? Что мне сделать?

— Пить хочу, — попросила Вера. — Чай. Крепкий и сладкий.

— Я принесу.

— Только не включай свет.

— Хорошо.

Он пошевелился и, преодолевая легкую боль в затекших мышцах, поднялся с кровати. Спальня была погружена в темноту, но не в такую, чтобы можно было обо что-то запнуться или не суметь найти дверь. Ночник включать не стал, как Вера и просила.

Завтра она придет в себя, снова станет сильной и несгибаемой, но ту Веру, которую он увидел сегодня, он не забудет никогда.

Пока Янис наливал чай, Вера заснула. Он понял это, едва переступив порог спальни. Стояла такая безмятежная тишина, какая бывает только в комнате с глубоко спящим человеком. Он не стал Веру тревожить. Тихо поставил кружку на прикроватную тумбочку, шире распахнул шторы и укрыл ее одеялом, стянув его со своей половины кровати. Оставив дверь открытой, он ушел.

Приняв душ, в спальню не вернулся. Переоделся в удобную одежду и двинулся на кухню. Телефон, оставленный на столе, высветил несколько пропущенных звонков от брата. Янис подумал было не отвечать, потому что совсем не хотелось разговаривать. Но потом все же набрал его номер, хоть час был и поздний.

— Янис? Все нормально? Ты не позвонил, — обеспокоился Даниил.

— Все нормально. Я дома, — заверил он, вытаскивая из шкафа бокал под виски.

— Как добрался?

— Хорошо. Ты как?

— Только вышел, устал, как собака. Еду домой. Хочешь, заеду к тебе?

— Не надо. Я тоже устал. Сплю уже.

Насыпав льда в бокал, утопил его в белом роме, выключил свет и, захватив с собой бутылку, переместился в гостиную. Сейчас ему требовалось побыть одному, требовалось время подумать.

Майер откинулся на спинку комфортабельного итальянского дивана, обитого мягкой кожей, уложил ноги на стоящий рядом журнальный столик и сделал глоток рома, прислушиваясь к легкому перезвону кубиков льда в бокале. Хотелось напиться. Вот так вот буквально до потери памяти напиться, чтоб хоть на время ничего не чувствовать. Но завтра ему нужна