Она достигла широкой прогалины: здания здесь расступались, аземля была покрыта похожей на камень треснувшей серой коркой. Единым скачкоммир стал еще огромней: отсюда открывался вид на такие дали, что у Саши защемилосердце и закружилась голова.

Присев у тронутых плесенью и мхом стен замка с тупоконечнойчасовой башней, подпирающей облака, она пробовала представить себе, как жедолжен был выглядеть этот город до того, как его покинула жизнь…

По дороге — а это, без сомнений, была дорога — шагали высокие,красивые люди в цветастых одеяниях, рядом с которыми самые нарядные платьяжителей Павелецкой показались бы убогими и глупыми. В яркой толпе сновалимашины, точь-в-точь похожие на вагоны метропоездов, только совсем крохотные,вмещающие всего четырех пассажиров.

Дома не были такими мрачными. Проемы окон не зияли чернымидырами, а блестели чисто вымытым стеклом. И почему-то Саше виделись легкиемостки, наведенные тут и там между противоположными домами на самой разнойвысоте.

А небо не было таким пустым — в нем неспешно проплывалинеописуемой величины самолеты, чуть не задевая брюхом крыши… Отец объяснял ейкак-то, что для полета им вовсе не нужно было ничем махать, но Саше онирисовались ленивыми громадами со стрекозиными крыльями — мельтешащими, почтиневидимыми и лишь чуть отливающими в зеленоватых солнечных лучах.

И еще шел дождь.

Вроде бы просто вода падала с неба, но ощущение былосовершенно необыкновенное. Она смывала не только грязь и усталость — на этобыли способны и горячие струи из ржавой душевой лейки; небесная вода очищалалюдей изнутри, дарила им прощение за совершенные ошибки. Волшебное омовениестирало горечь с сердца, обновляло и омолаживало, давало и желание продолжатьжить, и силы на это. Все, как говорил старик…

Саша так сильно поверила в этот мир, что под действием еедетских заклинаний он стал и вправду проступать вокруг нее. Вот она уже слышалаи легкий стрекот прозрачных крыльев в вышине, и веселое щебетание толпы, имерное постукивание колес, и гул теплого дождя. Сама собой ей вспомнилась ивплелась в эту перекличку услышанная накануне в переходе мелодия… Что-то больнокольнуло в груди.

Она вскочила и побежала по самой середине дороги наперекорлюдскому потоку, огибая увязшие в толчее милые вагончики машин, подставляя лицотяжелым каплям. Старик оказался прав: здесь действительно было сказочно хорошо,поразительно красиво. Надо было только поскоблить патину и плесень времен, ипрошлое начинало сиять — как цветная мозаика и бронзовые панно на брошенныхстанциях.

Остановилась она на набережной зеленой реки; перекинутыйчерез нее некогда мост обрывался, едва начавшись; ей было никак не попасть надругой берег. Волшебство иссякло. Картина, казавшаяся такой настоящей, такойкрасочной всего мгновенье назад, поблекла и погасла. Усохшие и зачерствевшие отстарости пустые дома, растрескавшаяся кожа дорог, охваченных с обочиндвухметровым бурьяном, и дикая непроглядная чаща, поглотившая остаткинабережной покуда хватало глаз, — вот все, что спустя секунду осталось отпрекрасного призрачного мира.

И Саше вдруг стало так обидно, что ей никогда не увидеть еговоочию, что выбирать ей придется между гибелью и возвращением в метро и чтонигде на земле не осталось ни одного статного гиганта в ярких одеждах… Что,кроме нее, на широченной дороге, уходящей в далекую точку, где небо наползалона брошенный город, больше не было ни единой живой души.

Погода установилась отличная. Недождливая.

Саше не хотелось даже плакать. Сейчас было бы здорово простоумереть.

И, будто услышав ее пожелание, высоко над ее головойраспростерла крылья огромная черная тень.

* * *

Что делать, если ему придется выбирать? Отпустить бригадираи бросить свою книгу, остаться на станции, пока он не разыщет пропавшуюдевчонку? Или забыть о ней навсегда и следовать за Хантером, вымарать Сашу изсвоего романа и по-паучьи затаиться в ожидании новых героинь?

Рассудок запрещал старику отлучаться от бригадира. Ради чегоиначе весь его поход, ради чего смертельная опасность, которой он подверг себяи все метро? Он просто не имеет права рисковать своим трудом — единственным,что оправдывало все жертвы, — и уже принесенные, и будущие.

Но в ту минуту, когда он подобрал с пола разбитое зеркальце,Гомер понял, что уйти с Павелецкой, не узнав судьбу девчонки, будет настоящимпредательством. А предательство рано или поздно неизбежно отравит и самогостарика, и его роман. Из своей памяти Сашу он уже не вымарает никогда.

Что бы ни говорил ему Хантер, Гомер должен сделать все,чтобы найти девчонку, или хотя бы убедиться, что ее больше нет в живых. Истарик с удвоенными усилиями приступил к поискам, то и дело справляясь упрохожих, который час.

Кольцевая исключена — без документов ей самой не пробратьсяв Ганзу. Галерея комнат и палат под переходом? Старик обследовал ее от началадо конца, дознаваясь у каждого встречного, не видел ли тот девчонку. В концеконцов кто-то неуверенно ответил, что вроде бы столкнулся с ней, одетой вбрезентовую защиту… Оттуда Гомер, не веря ушам и глазам, прочертил Сашин путьдо огневой точки у подножья эскалатора.

— А мне-то что? Хочет — пусть идет. Очки ей хорошие спихнул,— вяло отозвался дозорный в будке. — Тебя не пущу. И так уже получил отразводящего. Там гнездо Приезжих наверху. Никто тут не ходит. Мне даже смешно стало,когда она попросилась. — Его зрачки, широкие как пистолетные стволы, тыкались впространство, никак не попадая в старика. — Ты бы шел в переход, дед. Стемнеетскоро.

Хантер знал! Но что он имел в виду, когда говорил, чтостарику не под силу будет вернуть девчонку? Может, она все еще жива?..

Спотыкаясь от волнения, Гомер заторопился обратно вбригадирскую палату. Нырнул под низкую притолоку тайной дверки, проковылял поузкой лестнице, без стука распахнул дверь…

Комната была пуста: ни Хантера, ни его оружия, толькораскиданы по полу ленты побуревших от высохшей крови бинтов, да валяетсясиротливо пустая фляжка. Исчез из подсобки и с грехом пополам отчищенныйскафандр.

Бригадир просто бросил старика, как надоевшего пса, наказавза упрямство.

***

Ее отец всегда был убежден: человеку даются знаки. Надотолько уметь замечать и читать их.

Саша взглянула вверх и замерла, пораженная. Если кто-тохотел сейчас послать ей знамение, нельзя было придумать ничего болеекрасноречивого.