исчезал очередной никтианец, об этом сообщали Шону, и он добавлял в список новое имя. Дань бюрократии успокаивала никтианцев. Наличие списков означало порядок во всем – или, по крайней мере, кое в чем.

Спортивный костюм Айрис стал ей велик в плечах и бедрах, зато туго обтягивал живот. Не осталось ни работников фермы, ни поваров. Ребенок высасывал из нее все питательные вещества. «Дорогой мой маленький нахлебник, ты меня прикончишь».

Через два дня на кафетерии появилось новое объявление: «Сегодня завтрака не будет». Айрис все равно зашла в кафетерий. Там собралось с полдюжины человек, некоторые устроились за столиками. Она подсела к Шону и Джоне.

– Привет, Айрис, – поздоровался Шон. – Ты в порядке?

От голода у нее плохо пахло изо рта. Айрис едва удалось подавить рвотный позыв. Шон задрал рукав, демонстрируя старые татуировки: русалки, черепа и розы. На одной из них смазанные зеленые буквы: «Свободу Ирландии». Раньше она этого не замечала. Похоже на самоделку. Интересно, был ли он когда-нибудь в Ирландии.

– Как жрать хочется, – призналась она.

– Сходи на ферму, – посоветовал Джона. – Я просто захожу и ем, что найду.

Айрис посмотрела на Шона. Формально он все еще оставался главным садоводом.

– Можешь отрываться по полной, – кивнул он.

– Но ведь с моим браслетом туда не войдешь.

– Не волнуйся, войдешь.

Айрис без труда открыла дверь на ферму. Внутри все пожухло. Сквозь стекло приятно грело солнце, воздух был влажным и плотным. Прикрыв глаза, Айрис подставила лицо теплу. Потом бродила среди гибнущего урожая: плоды валялись под ногами, зелень пожелтела. В животе у нее урчало от голода, ребенок сучил ножками, и всю ее заполняли чувства любви и безысходности, они разливались по всему телу, доходя до кончиков пальцев на руках и ногах. То же самое она испытывала, когда была влюблена в Эди Долтон. Что сейчас с Эди? Ребенок снова пошевелился. «Какая разница? – будто бы сказал он. – Съешь уже что-нибудь, ради бога!» Айрис представила себе кусок мяса с кровью, облитый густым соленым беарнским соусом. Ребенок затих, разделяя общее с ней наслаждение несбыточным.

На фоне всеобщего увядания выделялась красная точка. Айрис, подойдя ближе, наклонилась. Это была маленькая клубничина, пару сантиметров в длину, усеянная желтыми точками семечек, точно как в старой доброй Англии. Айрис сорвала ее. На Земле она на нее и не посмотрела бы, но здесь восхитилась ее сладостью. Она съедала все, что находила, но так и не насытилась и окончательно выдохлась, устав ползать по земле.

Как минимум раз в день ее посещала мысль: «Куда подевалась моя треклятая мать?»

Айрис полагала, что Норман умер, но Джона и Шон с ней не соглашались. Они считали, что Норман все еще в Центре, но скрывается.

– Он из тех «благородных капитанов», – утверждал Джона, – которые пойдут ко дну вместе с судном.

– Как в песне Дайдо, – поддержал его Шон.

– Ну да.

Парни сдавленными высокими голосами затянули припев. Айрис эту песню никогда не любила, но их пение ей почему-то понравилось. Никто на них не смотрел, так что можно было наплевать на все правила и петь какие угодно песни.

Шон умолк.

– Черт возьми. Смотрите.

Он указал наверх. Над ними, искрясь на свету и жужжа, как маленькая цепная пила, пролетел один из голубых жуков.

Когда бы Айрис ни проходила мимо пункта управления, он пустовал, но Центр каким-то чудом все еще работал: включался и выключался свет, закачивался кислород, из крана, не давая им погибнуть, текла вода. Все это остановится, когда развалится Центр, или перестанет светить солнце, или кто-то нажмет на кнопку «Выкл.», если таковая имелась, – в зависимости от того, что наступит раньше.

Теперь Айрис каждый день замечала жуков – живых и искрящихся. Она считала это хорошим знаком.

Исчез Шон. Списком больше никто не занимался.

38

Чик-чирик

Айрис снилось, что она, ослабевшая от голода, лежит в постели, обнимая свой огромный живот. Планшет издает сигнал. Сообщение от сестры.

Привет, Айрис, как дела?

Во сне Айрис так обрадовалась, что даже не задумалась, как до нее дошло сообщение. Любовь Моны протянула ниточку от Лондона к Тихому океану, через подводный канал на Никту, в Центр, на сломанный планшет Айрис. Дзинь! И вот она уже звонит сестре. На экране появляется Мона, она сидит у окна. За ней ясное, почти белое небо, из-за этого ее черты в тени. Ужасное и великолепное лондонское небо. На Моне зеленая футболка и очки, часть волос заколота назад. Она еще девочка.

– Прости, – говорит Айрис.

– За что? – мягко спрашивает Мона.

– За то, что я дрянь и эгоистка. – Айрис плачет. – Я совершила ошибку. Ты была права. Как же я скучаю по Земле. Очень скучаю по всем вам. – Лицо у нее мокрое от соленых слез и соплей. – Что со мной такое? Я чудовище, да?

– Нет, ты моя любимая сестра.

Айрис хочет что-то сказать, но не может. Ее накрывает волной любви – такой огромной, такой сильной, что кажется, будто ее сердце сейчас перестанет биться.

– Я прощаю тебя, – говорит Мона. – Я тебя люблю. Мы все тебя любим. Мы очень тебя любим. – Она счастливо, даже блаженно, улыбается.

– Жаль, что я не могу увидеть твоего сына. Даже не знаю, как его зовут.

– Его зовут…

– Чик-чирик! – звенит птичьим хором будильник.

– Нет! – кричит Айрис. – Мне нужно тебе еще что-то сказать.

Мона продолжает улыбаться, но экран постепенно гаснет.

– Что? – Лицо Моны исчезает.

– Чик-чирик!

Айрис открыла глаза.

Голод вышел за пределы болевого порога. Пару дней Айрис ощущала себя чистой и свободной, как будто раньше необходимость питаться сковывала ее кандалами. Она пошла на ферму и, подставив лицо солнцу, размышляла, удалось бы ей, подобно растению, прожить исключительно на воде и свете или нет. Она пребывала в исступлении и смущении одновременно. Ребенок пошевелился, и к ней вернулась боль. Она поняла, что здесь не одна: на другом конце фермы ряды полумертвых растений прочесывал Джона.

Они кивнули друг другу, крикнув: «Привет!»

Айрис вытянула из почвы недозрелую картофелину и съела ее сырой и грязной – а что, неплохо, – закусив парой каких-то горьких на вкус листьев. Копаясь пальцами в земле в поисках картошки, она вспомнила, как однажды в лондонском ресторане ела десерт «Шоколадная почва»: раскрошенный корж с кристаллами морской соли, который подавали на садовой лопатке. Довольно глупо, но ужасно вкусно. Она взяла двумя пальцами комочек почвы и, удостоверившись, что Джона на нее не смотрит, положила его на кончик языка. Комочек растаял во рту, как десерт на Земле. Набрав целую горсть здешней «шоколадной почвы», она с жадностью съела ее и вытерла губы грязным