— Мадам, я должен поговорить с вами.

— О, конечно… Входите, пожалуйста… Боюсь, у меня не быловремени вытереть пыль…

— Я хочу кое о чем спросить вас. Как давно ваш муж сталморфинистом?

Тетушка Кэтти немедленно разразилась слезами.

— О Боже, Боже!.. А я так надеялась, что никто никогда неузнает… Он начал во время войны. У него было такое ужасное переутомление итакая ужасная невралгия. С тех пор он все старается уменьшить дозу… Честноеслово, старается. Это и приводит его по временам к такой раздражительности…

— И это одна из причин, по которой ему нужны деньги?

— Думаю, что да. О Боже, мосье Пуаро! Он обещал лечиться…

— Успокойтесь, мадам. И ответьте мне на другой вопрос. В тотвечер, когда вы звонили по телефону Лин Марчмонт, из дому вы пошли ктелефону-автомату возле почты, не так ли? Вы кого-нибудь встретили на площади?

— О нет, мосье Пуаро, ни души.

— Но я понял так, что вам пришлось одолжить двухпенсовуюмонету, потому что у вас были только полупенсовики.

— О да, мне пришлось попросить ее у женщины, которая вышлаиз телефонной будки. Она дала мне двухпенсовик вместо моих полупенсовиков.

— Как она выглядела, эта женщина?

— Да похожа на артистку. Оранжевый шарф на голове… Забавно,но я почти уверена, что где-то видела ее раньше. Ее лицо показалось мне оченьзнакомым. Я думаю, это была одна из тех, кто переселился в иной мир. Но я,знаете ли, так и не смогла вспомнить, как и когда я была с ней знакома…

— Благодарю вас, миссис Клоуд, — сказал Эркюль Пуаро.

Лин вышла из дому и взглянула на небо.

Солнце садилось. Небо было не красное, а сияло каким-тонеестественным багряным светом. Тихий, безветренный вечер. «Будет буря», —подумала Лин.

Ну, время пришло. Она больше не может откладывать. Онадолжна пойти на ферму Лонг Уиллоуз и рассказать Роули. По крайней мере, на этоон имеет право: она скажет ему сама. Не выбирать легкого пути — объясненияписьмом.

Решение принято, окончательно принято, говорила она себе ивсе же внутренне как-то странно противилась этому. Она огляделась вокруг иподумала: «Итак, прощай все — весь мой мирок, мой собственный образ жизни». Ибоу нее не было иллюзий. Жизнь с Дэвидом будет рискованной игрой, приключением,которое может обернуться и плохо, и хорошо. Он сам раньше предупреждал ее…

В ночь убийства, по телефону…

А теперь, несколько часов назад, он сказал: «Я намеревалсяуйти из твоей жизни. Я был глупцом, когда думал, что смогу оставить тебя. Мыпоедем в Лондон и сразу поженимся. О да, я не собираюсь давать тебе возможностьколебаться. Здесь у тебя корни — корни, которые держат тебя. Я должен вырватьтебя с корнями». И добавил: «Мы сообщим об этом Роули, когда ты будешь уженастоящей миссис Дэвид Хантер. Бедняга. Лучше всего сообщить ему об этом именнотак».

Но с этим она не была согласна, хотя ничего не возразилаДэвиду. Нет, она должна сама сообщить Роули.

И вот теперь она шла к Роули!

Буря уже начиналась, когда Лин постучала в дверь ЛонгУиллоуз. Роули открыл и удивился, увидев ее.

— Хелло, Лин! Почему ты не позвонила мне и не сказала, чтособираешься прийти? Ты могла не застать меня дома.

— Я хочу поговорить с тобой, Роули.

Он пропустил ее вперед и сам последовал за ней в большуюкухню. На столе стояли остатки ужина.

— Я собираюсь установить здесь новую плиту, — сказал он. —Тебе будет легче хозяйничать. И новую раковину…

Она прервала его:

— Не строй планов, Роули.

— Ты хочешь сказать — пока эта бедняжка не похоронена? Да,это действительно довольно бессердечно. Но она, по-моему, никогда не былаособенно счастливой. Была больна, наверно. Так и не смогла прийти в себя послетого проклятого воздушного налета. Во всяком случае, она мертва, и до нее мненет дела… или, вернее, нам с тобой…

Лин собралась с духом.

— Нет, Роули. Не говори «нам с тобой». Не говори о нас какоб одном целом. Именно об этом я пришла сказать тебе…

Он пристально посмотрел на нее. Она сказала спокойно,ненавидя себя в эту минуту, но не колеблясь:

— Я выхожу замуж за Дэвида Хантера, Роули.

Она не знала, чего именно ожидает — протеста, быть может,взрыва гнева, но, уж конечно, не того, как Роули воспринял это.

Минуты две он пристально смотрел ей в лицо, затем крутоповернулся, перешел в другой конец комнаты и долго возился с кочергой у печки.

Наконец он снова повернулся к ней с почти отсутствующимвидом.

— Так, — сказал он. — Ну, давай объяснимся. Ты выходишь заДэвида Хантера? Почему?

— Потому что я люблю его.

— Ты любишь меня.

— Нет. Я любила тебя… давно, когда уезжала. Но меня не былоздесь четыре года… И я изменилась. Мы оба изменились.

— Нет, — сказал он спокойно. — Я не изменился.

— Ну, может быть, ты не так сильно изменился…

— Я совсем не изменился. У меня и возможности не былоизмениться. Я ведь продолжал здесь гнуть спину. Я не прыгал с парашютом, невысаживался ночью на прибрежные скалы и не закалывал людей под покровомтемноты.

— Роули!..

— Я не был на войне. Я не сражался. Я не знаю, что этотакое! Я вел здесь прекрасную, спокойную жизнь — в глуши, на ферме. СчастливчикРоули? Ты бы стыдилась такого мужа!

— Нет, Роули… О нет. Дело совсем не в этом!

— А я говорю тебе, что в этом!

Он подошел к ней ближе. Кровь прилила у него к голове, резкообозначились вены на лбу. А этот взгляд… Она однажды видела такой взгляд, когдапроходила мимо быка в поле. Бык закидывал голову, рыл землю копытом, медленнонаклонял лоб с огромными рогами… Доведенный до тупого бешенства, слепой ярости…

— Помолчи, Лин. Теперь ты выслушай меня. Я упустил то, чтомог бы испытать. Я упустил шанс сразиться за свою страну. Я видел, как мойлучший друг ушел и не вернулся. Я видел, как моя любимая — моя любимая! —надела военную форму и уехала за море. А я был просто человеком, которого онаоставила позади. Моя жизнь стала адом — разве ты не понимаешь, Лин? Сущим адом.Затем ты вернулась — и с тех пор жизнь моя хуже ада. С того самого вечера утетушки Кэтти, когда я увидел, как ты смотришь на Дэвида Хантера. Но он неполучит тебя, ты слышишь? Если ты не для меня, то никому ты не достанешься. Какты думаешь, кто я?