– Ни разу так не ездила, – сказала Ирина. – Наверное, как-то надо…

– Просто держись, и все, – посоветовал Савелий. – Понравилась ты Варьке. А для чего Денова найти хочешь?

– Убить. Иначе я не знаю, как мне жить, просто не знаю. Как представлю, что я ела… – Не договорив, она вздрогнула. – Сейчас мне как-то полегче стало. А в больнице, как только засну, виделось одно и то же: он срезает с руки Петра кожу с мясом и дает мне. А я… – Ирина зажмурилась.

– Да не думаю я, что он тебя мясом этого Петра кормил. Конечно, непонятно, на кой хрен он вообще тебя волок, спасал то есть. Ему же надо было в Выселки пробраться. А он тебя зачем-то к гряде потащил. Да еще к метеорологам привел. Странно это. О тебе уже разговоры ходят, но мало кто верит, что он тебя мясом того мужика кормил. Хотя, если с другого края подойти, жива ты. Значит, что-то лопала. А ты вообще ничего не помнишь?

– Я в забытьи была. Помню, он тащил меня и матерился, если не мог места найти, где ветра нет. Как в тумане все было. Врачи говорят, я сильно ударилась головой, но обо что-то мягкое. И ногу немного повредила. Я помню, как в вертолете все закричали, пришла в себя на какое-то мгновение, меня кто-то тащит, а потом он лег на меня, и взрыв сзади раздался. Еще помню, что лежу на чем-то непонятном. Странное такое ощущение. Вроде как на диване, тепло. Воздух дымный и теплый. Потом ненадолго холод и снова тепло. И какую-то кашу я ем мясную. Вкус странный и запах. Я его хотела спросить, но…

– Давай пока не будем об этом, – остановил ее Савелий. – Тебе это больно, а мне и не нужно. Но если ты мыслишь, что Денов тебя успокоит, то заблуждаешься.

– Мне от него ничего не надо, я убью его. Не знаю, поможет ли мне это пережить, но…

– А хуже не станет? Человека убить в полном рассудке очень непросто. Даже куре башку отрубить и то не у всех хватает духу. А уж человека… Было у меня раз такое. Защищался я. Вроде правильно поступил и по закону, и по людской совести. Но хреновато было. На людях, понятное дело, героем ходил. А как вспомню последнего, – Савелий шумно выдохнул и тряхнул головой, – его глаза и голос плачущий: не надо, не убивай! Долго не мог в себя прийти. А ведь так было – или я их, или они меня. Трое на меня навалились. Ну, по запарке я одного ножом приколол, другому в горло тоже нож всадил. А третий вроде бежать хотел. Стрельнул в меня из обреза, не попал. Я схватил винтарь и за ним. Он упал, повернулся на спину, руки расставил и слезы на глазах. А глаза такие большие… – Не договорив, он закурил. – Так что не знаю, сможешь ты убить али нет.

– Я сама не знаю. Но наверное, смогу. Впервые в жизни ненавижу человека, мечтаю о том, что увижу его мертвым. Странно… – Ирина вздохнула. – Он спас меня, но за это мне пришлось заплатить своей прежней жизнью. Когда мне предлагали мясо в больнице, мне хотелось умереть. Все-таки люди очень и очень жестоки. Почему так? – Ирина посмотрела на Савелия. – Ведь меня никто из них не знал. Я никому не сделала ничего плохого. Так за что же меня так?! Я не могу говорить с дочерью. Ужасно боюсь, что она прочитает в какой-нибудь газете, что ее мама людоедка. Людоед – это слово из сказок. А тут… – Ирина заплакала. – Ты не понимаешь, как это ужасно! И ничего, совершенно ничего нельзя исправить! Я хочу увидеть его лицо и спросить: за что ты меня так, Иван Денов? Я тебе ничего плохого не делала. Я даже не знала тебя. Если бы он не рассказал, что дважды ел людей, я бы, наверное, не мучилась сейчас.

– А ты думаешь, тебе бы этого не рассказали? Обязательно. Тогда тебе было бы еще хуже. Сейчас время такое, что чем хуже кому-то, тем лучше другим. И не из-за чего-то конкретного, а просто потому, что миром зависть правит. Вот ты имеешь деньги, живешь в городе, дочь подрастет, и все у тебя хорошо. А у других этого нет. Ну не дано, такое бывает, хоть ты тресни. И начинают болтать всякие гадости про тех, кому в жизни удалось чего-то достичь. Вот с тобой так и вышло. Беда у тебя, а вместо сочувствия начинают плести что ни попадя, только б задеть побольнее. Когда мне тетя Паша о тебе сказала, я не сразу согласился. Сын у меня болен, и мы ищем пути-дороги, чтоб помочь ему. С печенью у него что-то. Поэтому чужое горе меня не касается. Я от людей подальше держусь. Живи один, дольше без бед проживешь, так дед мой говорил. И знаешь, верно говорил. Что касаемо Ваньки Денова, знал я его. По делу вместе шли, когда по малолетке срок получили. Правда, тогда Ванька все на себя взял, мне год условно дали. Но дружбу с ним больше не водил. Батя его, Афанасий Семенович, сущий зверь. И из Ваньки такого же сделал. Иван запросто перешагнет через кого хошь. В общем, совершенно непонятно почему он тебя спасал. Ежели приглянулась как баба, почему просто так отпустил? Денег он не возьмет, Деновых купить невозможно. Вот над чем я голову ломаю. Ведь он и себя под удар поставил. А ты тоже объяснить ничего не можешь и в благодарность даже убить его собираешься. Но это понятно почему. А отчего он тебе жизнь спас, никак я в толк не возьму.

– Он говорил, что я без сознания дочь вспоминала.

– Тогда ясно. Он же бабу свою прибить мечту имеет. Тебя он волок от вертушки инстинктивно, а ты дочь вспоминала перед кончиной. Вот в нем и проснулось сочувствие, ведь он любит своего сынишку. Понял он тебя. Да еще, наверное, он и себе этим самым отдых дал.

– Он тоже так говорил.

– Денов вам нужен? – не поворачиваясь, заговорил правящий оленями якут. – Он у реки сейчас. Побил солдат насмерть и к реке ушел. Ему Умка помог. Умка – волк в человеческом обличье, но тому, кто спас ему жизнь, поможет всегда. У реки Оленёк он, рядом с Ссыльной сопкой идет.

– А мы сейчас куда? – спросила Ирина.

– Город учит женщин не только тратить деньги, – помолчав, ответил якут, – но и спрашивать. Мы едем к долине Зимнего Ягеля. Вы сойдете у Берлоги шатуна. Пути вам будет день и еще немного. Ночевать станете у белочников. Ты знаешь, где это? – Он взглянул на Савелия.

– Помню, – кивнул тот.

Берег реки Оленёк

– Здесь можно пару суток отсидеться, – пробормотал Иван и сел на рюкзак. – Что наши доблестные воины едят? – усмехнулся он, открывая мешок из тонкого брезента. Достал оттуда три шоколадки, две банки сгущенного молока, банку тушенки и пакет сухарей, небольшие пачки сахара и чая, три таблетки сухого спирта. – Припасы сами они собирали, контрактники, наверное. Ну вот, теперь и на мне кровь человеческая есть. Егора с Сашкой жаль, но Умка прав – выхода не было. Дурень Рябой, что не понял этого. Умка специально от выстрела не ушел. Спас я его однажды. Шатун его подмял, и хана бы Умке, если б не я. Оказывается, и хорошие дела иногда хорошим возвращаются. Следов я не оставил, значит, не найдут. Это, видимо, рация армейская. – Он достал из кармана передатчик. Вытащив антенну, нажал клавишу.

– …убил, – проговорил голос. – Сейчас прочесываем…

Иван с силой ударил передатчик о камень.

– В кино показывали, как по рации находили, – пробормотал он и проверил винтовочный обрез и карабин. – Надо было патроны взять. К карабину двенадцать, к обрезу пять, и все. – Он подошел к выходу из пещеры, прислушался и вернулся вглубь. Вытащил из рюкзака кастрюльку и кружку, набил их снегом. Сложил и разжег маленький костер. Положил два заточенных с одной стороны штыря на камни, поставил на них кастрюльку. Пламя клонилось в сторону, противоположную входу.