— Смею тебе напомнить, Марья Алексевна, что ты у нас вроде как болеешь. Так что какой тебе лес и ватрушки? — выгибаю бровь, упустив тот момент, что ничерта она не болеет.

И вообще я поверить не могу, что эта пигалица продолжает симулировать, а я продолжаю делать вид, что верю ей. Охренеть как по-взрослому. Два дебила — это сила. А стоит присыпать этот цирк ещё и специями из ремонта автомобиля — вообще огонь. Я как какой-то малолетний звиздюк продолжаю притворяться, что езжу по утрам делать её машину, заказываю типа какие-то детали, хотя на самом деле автомобиль Маши был готов ещё в тот день, когда она под лёд провалилась. И сама Маша особо про машину разговор не заводит, изворотливо избегая этой темы.

— А я и не хотела ехать кататься в зимний лес, Михаил Валерьевич, — цедит сквозь зубы, с силой ударяя ножом по помидоре.

— Ага, я вижу.

— Твои глаза видят явно не то, что нужно. Я злюсь, потому что ты снова шутил про мой зад при Андрее. Хотя обещал этого не делать.

— Вообще-то я не шутил, — хмыкаю, скользнув взглядом по Машиным ногам, когда она наклоняется, чтобы достать из ящика чашку. Снова она напялила платье, которое чуть зад прикрывает. Мне и без этих платьев в последнее время трудно себя сдерживать… — Я объяснил, почему мы не можем поехать вместе с ними. Пришлось рассказать, как так вышло, что ты заболела. А что, тебя так беспокоит, что о тебе подумает мой брат?

Отложив нож, подхожу к Маше со спины и помогаю ей достать с верхней полки тарелку. При этом невольно вдыхаю запах её волос и тут же резко отхожу в сторону, потому что меня моментально торкает.

Сжимаю переносицу пальцами и трясу головой.

Мда… что ещё сказать? Ты не медведь, Бурый. Ты олень самый настоящий.

В сотый раз мысленно повторяю себе, что нельзя её трогать. Потому что ещё максимум пара тройка дней, и это ходячее курносое недоразумение запрыгнет в свою красную пукалку и отчалит обратно в Питер.

Нужно просто подождать. Взять себя в руки и не усложнять то, что и без того уже усложнилось дальше некуда.

— Меня беспокоит, что люди знают про мой зад больше, чем про всю остальную меня. Благодаря тебе и твоим шуткам!

— А мне-то казалось, что тебе без моих шуток скучно было, когда мы из больницы приехали. Видимо, померещилось.

— Померещилось, — фыркает Маша. — Можешь не сомневаться! И дай мне пробраться к ящику. Мне тёрка нужна.

Слегка отхожу от столешницы, где лежит тёрка, и позволяю Маше открыть нужный ящик. Когда она наклоняется, в очередной раз недовольно кошусь на голые бёдра, которые оказываются в опасной близости от моих… не буду говорить, чего.

Пытаюсь отвести взгляд, но он будто магнитом снова скользит по бёдрам. В своих фантазиях я сжимаю их пальцами и веду ладонью вверх, пока не касаюсь…

Мляяяя…

— Марья Алексевна, у тебя все шмотки такие короткие? — устало выдыхаю. Трогать нельзя, Бурый! — Ты их специально на базу отдыха для этого своего зализыша набирала? Как там его зовут? Макс, кажется?

— А ты бы предпочёл, чтобы я продолжала ходить в вещах твоей соседки Кати? — резко поворачивается и вскидывает на меня взгляд. — Извращённый у тебя, однако, вкус.

Пытается сделать шаг в сторону, но я наклоняюсь вперёд и упираюсь ладонями в столешницу, зажав Машу между своих рук.

Вот этого лучше, конечно, было не делать.

Но я уже сделал. Стою и вдыхаю её запах как больной. Чувствую её тепло и понимаю, что кроет ещё сильнее.

— Вкус на что? На вещи?

— На женщин, — вздергивает она подбородок.

— Что ты знаешь о моём вкусе на женщин, Марья Алексевна? — усмехаюсь, в упор разглядывая три едва заметные веснушки на маленьком курносом носу от которых мою башню ведёт, как у алкаша в период запоя.

— Достаточно было узнать твою Некошатницу. Можешь ей, кстати, вещи вернуть. А то вдруг она их ждёт. С тобой в прихватку.

— Она не моя. Она просто помогала мне сидеть с детьми.

— Да, да. Конечно.

— И что вообще с ней не так? Обычная женщина.

— Да нет. Ничего. Всё так. Вполне себе привлекательная… — произносит безразличным тоном. — Разве что губы.

— И что же не так с её губами, — продолжаю улыбаться, разглядывая Машино недовольное лицо.

— Они выглядят так, будто она их в улей засунула. У вас тут местные пасечники случайно не жаловались, что пчёлы пропадают?

— Не слышал такого, — усмехаюсь, опустив голову и перевожу взгляд на губы Маши.

Ловлю момент, когда она машинально поджимает их, но тут же одёргивает себя и, тяжело выдохнув, заставляет себя расслабиться.

Мышцы ломит от желания оторвать одну руку от столешницы и провести большим пальцем по её нижней губе. И Маша, будто читая мои мысли, сама поднимает ладонь и едва уловимо касается своих губ подушечками пальцев. Но резко одёргивает руку, когда рядом на столешнице раздаётся треньканье её мобильника.

Синхронно с ней, кидаю взгляд на телефон и упираюсь взглядом в имя “Кирилл” высветившееся на экране. Боковым зрением улавливаю, как Маша поджимает губы, а в следующую секунду переваливается через мою руку, ставит звонок на беззвучный и переворачивает мобильный экраном вниз.

— Что такое, Марья Алексевна? Кирюша ругается, что долго домой не едешь? — чувствую, как нервы дёргает от раздражения. — А ты не хочешь говорить, потому что не знаешь, что ему на это ответить? Это у тебя, Маша, кстати, получается извращённый вкус на мужчин.

— Что ТЫ знаешь о моём вкусе на мужчин? — кидает на меня недовольный взгляд.

— Что он у тебя нестабильный. То тебе зализыши нравятся, то мужики с сединой. Или наоборот?

— Уж лучше так, чем женщина, которая печенье для детей сделать не может. Что вообще может дать мужчине та, которая даже с куриными яйцами обращаться не умеет?

Кажется, Маша сама от себя такого выпада не ожидает, потому что тут же краснеет и резко разворачивается ко мне спиной. Берёт морковь и начинает яростно тереть её на тёрке, то и дело толкая меня локтём и явно намекая на то, чтобы я отошёл.

Только я этого ничерта не делаю. Наоборот, придвигаюсь ещё ближе, как и прежде продолжая зажимать