Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да-да, это, наверное, тебе просто кажется, что не холодно. Я слышал, когда люди сильно мёрзнут, то их мозг защитной реакцией включает ощущение, что им наоборот жарко. Вот у тебя, видимо, так, Марья Алексевна.
Поджимаю губы, игнорируя ощущение, будто меня в парную засунули. Я готова это вытерпеть, лишь бы оставаться в Мишиных руках, и лежать вот так прижатой к его груди, слышать, как грохочет его сердце. Или это моё? В общем, не знаю, но чьё-то сердце однозначно грохочет.
Спустя некоторое время мне становится спокойно, и я расслабляюсь. Может, в комнате становится прохладнее? Или просто поглаживания Мишиной руки так на меня действуют? Его запах проникает в лёгкие, сознание затуманивается, и меня начинает клонить в сон. Я перестаю следить за действиями фильма на экране и просто изо всех сил стараюсь держать веки открытыми, чтобы как можно больше вобрать в себя ощущения близости с Бурым. Я ведь понятия не имею, повторится ли это снова.
Меня плавно погружает в темноту. Где-то на задворках сознания раздаются какие-то голоса, но потом и их перестаёт быть слышно.
Теперь у меня перед глазами Бурый. Мы снова в машине, как тогда после озера, когда он вытащил меня и снял мокрую одежду. Только в этот раз мы в машине совсем одни. И на нём тоже ничего нет.
Я касаюсь его голого торса пальцами. Его руки скользят по моей спине. Пальцы касаются ключиц. Он снова меня согревает, только в этот раз его руки гораздо смелее прикасаются к моей коже.
Я чувствую его везде — на пояснице, внизу живота под пупком, на бёдрах и на ягодицах.
— Не хочу, чтобы ты заболела, — слышу его хриплый шёпот над ухом, а затем откуда-то появляется одеяло, которым он меня укрывает, а спине почему-то наоборот становится прохладно. — Ты меня напугала, Маша, — снова шёпот, мурашками расползающийся по рукам.
А затем я ощущаю тепло на шее. Горячее, влажное. Мои глаза пытаются сфокусироваться, но картинка будто смазывается. Я лишь понимаю, что это Миша меня целует. Ведёт носом по шее и прикусывает ключицу. И мне так хорошо. Хочется ухватиться за его плечи и не отпускать. Приятное ощущение резко заканчивается на тяжёлом, чуть хриплом выдохе.
Последнее желание в голове — сказать «не уходи». Но губы не слушаются. И образ всё дальше ускользает и погружается в темноту. А потом вдруг… тепло возвращается. Где-то в области лба. Веки начинают подрагивать, пока глаза не раскрываются.
— Проснулась?
Первое, что я вижу — это Мишино лицо.
Он сидит на постели рядом со мной. Его рука у меня на лбу, словно он проверяет температуру. Я в своей комнате. И судя по всему, уже утро.
Как я тут оказалась?
Последнее, что я помню, как засыпала на Мишиной груди, смотря фильм в гостиной. Он сам меня сюда принёс?
— А ты… Что ты тут делаешь? — спрашиваю, чуть приподнявшись на локтях, и с прискорбием отмечаю, что ночью сбила с себя всё одеяло, и оно сейчас валяется в ногах.
Вот чёрт! Я вообще-то должна в ознобе, трястись укрытая семью пледами с бледными губами!
— Бужу тебя, — отвечает Бурый, убрав руку от моего лба.
— Обычно ты сначала… стучишься и орёшь через дверь.
— Обычно ты не тонешь в ледяном озере, Марья Алексевна. Как ты себя чувствуешь? Я хотел съездить на работу. Кое-какие детали привезли.
На работу? Нет, нет, нет. Только не это! Он, что, сейчас поедет доделывать мою машину?!
— Чувствую себя… Эээ… Кажется, в горле першит, — сжимаю пальцы в кулак и прикладываю ко рту. Давлю из себя кашель. — Прям свербит. Неприятное такое ощущение.
— Да? — хмыкает Бурый и уголки его губ дёргаются в едва уловимой усмешке. — Ну, в вопросах здоровья лучше перебдеть, чем недобдеть.
— Да-да. Я тоже так думаю, — хаотично киваю, выпучив глаза и продолжая подкашливать. — Может, тебе лучше вообще не ехать на работу? Ну, пару дней мне лучше отлежаться. Мало ли, вдруг я с девочками не справлюсь.
— Я туда и обратно, Марья Алексевна. Завтрак уже готов. Так что твоя задача только их накормить и самой поесть. Я скоро вернусь. Надо ещё твои сапоги с озера забрать. Миша выходит из комнаты, а я начинаю размышлять, что можно использовать в качестве инструмента по удержанию себя в доме.
Так, озноб был… кашель был… Можно ещё потерять сознание!
Всё это временно, Маша. Перед смертью не надышишься. Единственная возможность остаться, это если Бурый захочет этого сам. А как можно захотеть добровольно оставить у себя в доме человека-косяка? У него и без тебя проблем хватает. Двое детей. И ты третья. Он сам сказал, что ты хуже трёхлетки…
Вздохнув, поднимаюсь с постели и топаю на кухню. Девочки, на удивление, уже сидят за столом и, видимо, ждут меня.
— Маша, папа сделал блины с мёдом.
— Здорово. Вы умылись? Сейчас я тоже умоюсь и накрою на стол.
— Ага. Мы умылись и зубы почистили, и ещё тебе лисунок налисовали.
— Правда? Какой? Ещё одну памятку безопасности?
— Неа, — Тася улыбается и протягивает мне лист. — Это мы, а это ты.
На рисунке изображена семья медведей. Теперь не только медвежата и папа-медведь, но ещё и медведица. Кажется, девочки приняли меня в медвежью стаю.
— Маша, а ты с нами останешься? — спрашивает вдруг Вася.
Я отрываю взгляд от рисунка и перевожу его на девочек. Они обе смотрят на меня, хлопая глазами.
Только ответить мне нечего, потому что это не от меня зависит.
— Давайте есть блины.
Глава 25
Миша— Помидорку, пожалуйста, передай.
— Пожалуйста, — протягиваю Маше помидор и возвращаюсь к нарезанию лапши из теста.
— И ещё вон ту доску, пожалуйста.
— Пожалуйста, — протягиваю доску.
— И ещё мне нужен…
— Ты специально?! — обрываю Машу, не дав озвучить новую просьбу.
— Что, специально?
— Не прикидывайся. Обиделась, что Андрей забрал девочек кататься в лесу на ватрушке, а мы с ними не поехали. Я твои надутые губы уже скоро на расстоянии километра начну узнавать.
— Ничего подобного,
