– Ой, – несколько удивленно говорит Софрония. В детстве она слышала эту историю так часто, что та прочно укоренилась в ее голове, но даже несмотря на то, что Виоли выросла всего в нескольких милях от Софронии, они словно из разных миров. – Что ж, около пяти веков назад Бессемийская империя включала в себя весь континент: и Темарин, и Селларию, и Фрив. Спустя несколько войн земли были утеряны, они обрели независимость, и Бессемия стала маленькой, но гордой нацией, которой она является сегодня. Но титул остается. Как ты и сказала, старые привычки.

Виоли улыбается.

– Ну, я имела в виду, что королева Евгения вряд ли довольна. Она послала свою горничную с просьбой о встрече с тобой завтра утром, хотя «просьба» – слишком мягкое слово.

– Ой, – говорит Софрония, и у нее сжимается все внутри. Евгения вряд ли из тех, кто сдается без боя. – Что ты ей ответила?

– У тебя довольно плотный график, и ты не сможешь встретиться с ней по крайней мере три дня, – подмигивает Виоли. – Было разумно дать ей время, чтобы позволить гневу перейти от кипения до легкого бурления.

– И это напомнит ей, что она больше не королева, – добавлет Софрония. – Великолепно исполнено, Виоли.

Настала очередь Виоли краснеть.

– Софи, ты мне льстишь.

Когда Софрония прощается с Виоли и проскальзывает за дверь, соединяющую ее гардеробную со спальней, которую она делит с Леопольдом, он уже в постели, сидит на куче подушек с раскрытой книгой на коленях. Услышав, как она вошла, он поднимает яркие глаза на нее.

– Ты знаешь о пошлинах? – спрашивает он.

Софрония не может не улыбнуться. За последние несколько дней он начал читать все, что попадалось ему в руки, постоянно засыпая ее вопросами о налоговых законах и экономических теориях. Ей все это кажется очевидным, эти вопросы она изучила уже много лет назад, и теперь они кажутся детской забавой. Но Леопольда все это восхищает. Она замечает стопку книг на его прикроватной тумбочке, и многие страницы отмечены закладками.

– А что насчет пошлин? – спрашивает она, забираясь в кровать рядом с ним.

– Что ж, видимо, если кто-то – скажем, лорд Фрискан – купит лошадь из Фрива вместо прекрасной лошади из Темарина, мы могли бы взимать с него плату за ее ввоз. Похоже, что в Темарине были пошлины около пятидесяти лет назад, но их отменили. Что, если мы снова их вернем? Это побудило бы богатых вкладывать свои деньги в экономику Темарина.

Софрония сомневается, что его мать одобрит это.

– Я думаю, что это блестящая идея. Однако лорд Фрискан может не согласиться, – добавляет она.

Леопольд снисходительно машет рукой.

– Если лорд Фрискан желает купить еще одну лошадь из-за пределов Темарина для своих и без того переполненных призовых конюшен, он должен взять на себя эти расходы.

– Но эти деньги он заплатит нам, – отмечает Софрония.

– Ах да, но я подумал об этом, – говорит он, откладывает книгу в сторону и тянется за другой, листая ее, пока не находит нужное место. – Общественный фонд. У нас был такой примерно двести лет назад, во время Великого голода. Мой пра-пра… прадедушка выделял из казны средства на раздачу продуктов питания и предметов первой необходимости тем, кто не мог их себе позволить. Мы могли бы вернуть его и…

Софрония прерывает его поцелуем, застигнув их обоих врасплох. Когда она отстраняется, они оба краснеют.

– Что… для чего это было? – спрашивает он. – Не то чтобы я жалуюсь, но…

Но с момента той казни она не вступала ни в какие физические контакты, и каждый раз, когда он касался ее, ей приходилось сдерживать себя, чтобы не отшатнуться. Она думала, что хорошо постаралась скрыть это, но, видимо, нет.

Она пожимает плечами.

– Все эти разговоры о пошлинах и благотворительности очень соблазнительны, – говорит она.

– Я запомню это, – смеется он и становится серьезным. Он кладет обе книги на тумбочку и поворачивается к ней.

– Софи, если бы я мог обернуть время вспять, то сделал бы все по-другому. Когда отец так внезапно умер и совет сказал, что они обо всем позаботятся, я… почувствовал облегчение. Мне было пятнадцать, и я не хотел, чтобы моя жизнь менялась. Я не был готов стать королем и знал это. Я был рад, что у меня появился повод не брать на себя ответственность, рад, что это сделает кто-то другой. Если бы я мог вернуться, это было бы то, что я изменил. В том, в каком состоянии сейчас находится Темарин, виноват я.

Софрония видит, как больно ему произносить последние слова, видит, что заключающаяся в них правда пронзает его прямо в грудь. Она не знает, простила ли ему все это, не знает, сможет ли когда-нибудь взглянуть на него, не увидев тех свисающих с виселицы тел, но также она понимает, что у них было совершенно разное воспитание. Он был мальчиком, которого не подготовили к тому, чтобы быть королем, и виноват в этом не только он.

– Мы не можем изменить то, что было в прошлом, – говорит она ему, прикладывая ладонь к его щеке. – Но я верю, что ты изменишь будущее.

– Мы изменим, – поправляет он, снова целуя ее, и она рада, что он не видит ее лица, потому что уверена, что на нем в мгновение отразилось вся ее бесчисленная ложь. Когда он отстраняется, ей удается изобразить на лице улыбку.

Леопольд засыпает, обняв ее за талию, и она может чувствовать его глубокое, даже мягкое дыхание на своей шее. Но она не может заснуть.

«Мы изменим будущее». Она снова и снова слышит в голове слова Леопольда и начинает представлять, как могло бы выглядеть это будущее, если бы плана ее матери не существовало. Она видит их бок о бок на темаринском троне, видит, что они, старше и мудрее, едут по более чистому и счастливому Кавелле, а люди выкрикивают их имена; видит, что они вместе проводят собрания совета, как и сегодня, но с советниками, которые их уважают. Она видит, как они правят вместе всю оставшуюся жизнь, и знает, что они могут это сделать. Она уверена в этом до мозга костей.

Единственное, чего она не знает, так это того, как это будущее и то, что замышляет ее мать, могут сосуществовать.

На следующее утро Софрония садится писать матери письмо, которое ей, вероятно, следовало написать сразу после разговора с сэром Диаполио. Но она говорит себе, что сначала ей нужно было доказать, что послание короля Чезаре подлинное. Только она знает, что это не вся правда. Она боялась сказать матери, что Евгения и Чезаре замышляют вырвать Темарин из ее рук. Боялась, что ее мать найдет способ исказить это и выставить виноватой Софронию.

Но она не только подтвердила эти подозрения, но и начала подрывать планы Евгении, и знает, что теперь мать не сможет найти, к чему придраться. Она может даже начать ей гордиться, хотя это слишком многое и на это не стоит надеяться.

Тем не менее, Софрония гордится собой, и этого вполне достаточно.

Она подробно описывает события прошлой недели, включая письмо Чезаре к Евгении, слово в слово, а затем рассказывает матери о шагах, которые она предпринимает, чтобы исправить ущерб, нанесенный Евгении. Она знает, что ее мать хочет, чтобы Темарин пал, но на их условиях, а не на условиях Евгении и Чезаре. Если Селларии удастся получить контроль над Темарином, Бессемии будет трудно одолеть обе страны.