Он разложил рис, курицу, говядину с брокколи и яичные рулетики по двум тарелкам. Я пялилась на него, пока он не поднял взгляд.

– Ты вроде бы говорила, что хочешь посмотреть какой-то фильм?

Я моргнула.

– А, да. Давай так и сделаем.

Пока Бекетт занимался едой, я смешала ром с яичным коктейлем. Мы осторожно устроились на кровати вместе со своими тарелками и ноутбуком, на котором уже была запущена «Реальная любовь».

– Это единственный гениальный рождественский фильм в истории кинематографа, – заявила я. – Лучше его нет ничего.

– Это же девичья мелодрама, да? – с сомнением в голосе уточнил Бекетт.

– Как ты понял?

– Здесь снимался Хью Грант.

Мы ели, смеялись и пили, наблюдая за разнообразными романтическими историями, развивавшимися по мере продолжения фильма. Когда мы дошли до момента, где Хью Грант – в роли премьер-министра – целует свою бывшую ассистентку во время праздничного школьного концерта, я осознала, что выпила на несколько стаканов яичного коктейля больше, чем планировала. А когда фильм закончился, мне казалось, что я нахожусь под водой. Кровать подо мной колыхалась. Углы комнаты расплывались, и, чтобы сфокусировать взгляд, приходилось мигать изо всех сил.

– Ты там в порядке? – спросил Бекетт. В его голосе звучало благожелательное снисхождение, которое трезвый человек испытывает, разговаривая с пьяным.

– Кажется, я выпила немного больше алкоголя, чем собиралась, – произнесла я, четко выговорив каждое слово.

Улыбка Бекетта стала мягкой.

– Чувствуешь себя получше?

– Да. – Я прищурилась, подняв взгляд к потолку. – Но этот свет меня убивает.

Он встал и выключил лампу. Квартира погрузилась в мягкое сияние рождественских гирлянд.

– Будешь ложиться спать? – спросил Бекетт.

– Никакого спать. Хочу слушать музыку. Включи Фрэнка, пожалуйста.

Он рассмеялся и, достав пластинку с альбомом Синатры из конверта, с необычайной осторожностью и почтением установил ее на проигрыватель. Он аккуратно придерживал иголку, пока та не попала в самое начало первой песни: «I’ll Be Home For Christmas».

Потом он наклонил свою длинную спину к окну.

– На улице идет снег. Не морось, не град, не снежная крупа. Настоящий снег.

– Правда? – я подошла к окну и стала рядом с ним. – Как красиво.

Мы с Бекеттом стояли плечом к плечу, и я пожалела, что так много выпила. Мои спутанные мысли двигались слишком медленно, а вот пульс мгновенно ускорился, стоило Бекетту на меня взглянуть. Он открыл рот, чтобы заговорить, но потом взял мою правую руку в ладонь, а вторую положил мне на талию.

– Что ты делаешь? – спросила я, когда он опустил мою левую руку себе на плечо.

– Танцую с тобой.

Я подняла на него взгляд.

– Разве не нужно было сначала у меня спросить?

– Может, и нужно было, – ответил он, покачиваясь и уводя нас от окна к середине комнаты. – Но когда спрашиваешь, то не знаешь, что услышишь в ответ. Начинаешь много думать и беспокоиться. А я хотел… чтобы в этот момент в моей голове не было лишнего шума.

Он опустил на меня взгляд.

– Хочешь, чтобы я перестал?

Ни за что в жизни…

– Нет, не нужно. Это… приятно.

Наши взгляды встретились, и в его насыщенно-синих глазах я увидела отражение собственных желаний. Мы оба хотели одного и того же, но оба считали, что не можем себе этого позволить. Между нами повисло обещание оставаться друзьями.

– Хватит так много думать, – сказал Бекетт, прижимая меня к себе. – Я не забыл наше обещание. Но давай позволим себе хотя бы этот вечер.

– Это звучит хорошо.

На самом деле это звучало просто прекрасно. Я страшно вымоталась за время поездки и к тому же была изрядно пьяна. Так что я просто расслабилась в его руках и отпустила застаревшие боль, страх и чувство вины.

Просто быть здесь и сейчас.

Я положила голову ему на грудь и потерлась щекой о мягкую зеленую шерсть.

– Обожаю этот свитер, – прошептала я. – Лучший свитер на свете.

Смешок Бекетта прогремел у самого моего уха.

– Серьезно? Расскажи мне еще что-нибудь.

Я покачала головой и прижалась к нему еще ближе. Мы почти не двигались – лишь медленно переступали по кругу.

– Я не настолько пьяна.

– «Настолько» – это насколько?

– Настолько, чтобы совсем забыть про осторожность. Я не собираюсь ни говорить, ни делать ничего такого, о чем пожалею наутро.

– Какой я везучий, – сказал Бекетт.

Я рассмеялась ему в грудь.

– Я не собиралась напиваться. Честно не собиралась. Но факт остается фактом. Я набухалась. На Рождество.

Его рука крепче сжала мою талию.

– Уверен, что психологические защитные механизмы тут абсолютно ни при чем.

– Ха-ха.

Бекетт еще раз тихонько рассмеялся, а потом проговорил мягким голосом:

– Напивайся так сильно, как тебе нужно, Зэл. Дай себе отдохнуть. Мне кажется, это тебе необходимо.

– Да. – Мне было слишком неудобно обнимать его за шею, и я опустила руку ему на талию. – Мне это необходимо. Мне необходимо все это.

Фрэнк Синатра хриплым голосом напевал, что вернется домой на Рождество, но только в своих мечтах. Бекетт прислонился подбородком к моей голове, и я еще глубже погрузилась в приятное, насыщенное блаженство его близости. Я ощущала все те места, которыми мы касались друг друга, и сквозь окутавшую меня пелену рома и умиротворения, я подумала: что случится, если я оторву голову от его груди и поцелую его?

От одной этой мысли по моему позвоночнику пробежал разряд, яркий и мощный, и кожу защипало от приятного предвкушения.

Но ром оказался сильнее. Я все крепче прижималась к Бекетту, прислушиваясь к стуку его сердца.

Размеренное биение жизни. Мгновения, пролетавшие между нами, пока мы пытались навсегда уберечь себя от новой боли.

Должен быть и другой путь…

Песня закончилась, и мы замерли на месте. Мне было тяжело двигаться. Да и не слишком-то хотелось.

– Ты спишь? – спросил Бекетт.

– Да.

Он наполовину довел, наполовину отнес меня до кровати и уложил на одеяло. Мое отяжелевшее тело тут же утонуло в подушках. Двигаться было слишком трудно. Наступила тишина.

– Песня закончилась?

– Да, закончилась.

– Было здорово, Бекетт, – сказала я, пытаясь выразить чувства словами, но мозг отказывался со мной сотрудничать.