столом отодвинулся так, чтобы проход в костёл оставался свободным. Валигура легко понял, что княгиня, которая прибыла специально из Тжебницы, чтобы забрать Бьянку, не в состоянии долго оставаться во Вроцлаве, скучая по своему святому приюту, возвращалась уже назад в него. Он надеялся увидеть в кортеже так чудесно вчера обращённую сироту, и удивился, не видя ни её, ни сестры Анны.

Навстречу набожной пани вышло уже духовенство с крестом и святой водой. Бенедиктинец, стоящий у двери, тоже поднял вверх реликварий в форме креста и благословил, люд пал на колени.

Тишина стояла великая и только пение процессии княгини звучало какой-то тоскливой, однообразной, плаксивой, умоляющей нотой.

Через какое-то время все вошли в костёл, где хором начали петь, вторя ксендзу.

Мшщуй уже не мог втиснуться с толпой в середину и остался у двери с частью процессии княгини. Он услышал, что говорят по-польски, а ему было очень любопытно, что стало с Бьянкой и её спутницей; он спросил потихоньку одного человека.

– Та сестра больна, по-видимому, – отвечал тот ему, – и наша пани её взять не могла!

Ему уже не хотелось вести дальнейший разговор и он отвернулся.

С другими людьми, что в тесном костёле поместиться не могли, Валигура ушёл прочь в город. Он колебался ещё: пойти ли в замок требовать ответа, или возвращаться домой, когда прибежал слуга, который его искал.

– Из Кракова посланец от епископа! – сказал запыхавшийся слуга. – Он ждёт вас дома.

Удивлённый и немного испуганный тем, что его так скоро гнали уже послом, Мшщуй вернулся на постоялым двор. Боялся, не произошло ли чего в Кракове. Он также отвык от всё более новых видов, от той спешки, с какой должен был и думать, и двигаться теперь. В Белой Горе было иначе.

Прежде чем дошёл до своего постоялого двора, в его воротах он узнал уже того, кто был за ним отправлен. Это был служка епископского двора, который ходил в платье клирика и носил дивное и необычное имя Cumquodeus.

Простонародье, выкручивая его на свой манер, сделало из него Kumkodesza. Все знали этого беднягу, которым епископ, несмотря на его непрезентабильную внешность, охотно разными способами прислуживался. Где только был нужен разум, хитрость и проверенный характер, туда он посылал Кумкодешка.

У него была мина простачка и глупца, был маленький, худощавый, но увёртливый и стойкий ко всему. Никто его не видел никогда ни грустным, ни отчаявшимся в наихудших ситуациях. С бледного, плоского лица, на котором был маленький нос и большие пергаментные уши, выглядывало только два тёмных глазика, из которых один он часто прищуривал.

На дворе епископа часто шутили над Кумкодешем, на что он не гневался, а, несмотря на это, должны были к нему прибегать, потому что знал больше других. Он был сведущ в каллиграфии, умел составить письмо, согласно всяким правилам, давая ему правильное вступление, а оттого что несколько раз бывал в Риме, во Франции и по Германии немного бродил, говорил на всех языках, наиболее нужными на дворах. В общении с людьми осторожный, меткий, покорный, Кумкодеш был для епископа незаменим и не давал ему отдаляться от себя, пожалуй, только в крайности.

Увидев его, Валигура догадался, что, должно быть, посольство было немалой важности, когда с ним Кумкодеша отправили.

Издалека уже маленький клирик поздоровался, выкручивая свои длинные для своего роста руки и склоняя к земле голову. Мшщуй, не желая говорить с ним на людях, потому что в воротах полно было любопытных и праздношатающихся, привёл его в избу.

– Его милость, отец наш, приветствует вас, – отозвался Кумкодеш, встав у двери, – он шлёт вам благословление и меня на вашу беду, чтобы имели больше ртов.

Клирик засмеялся, так как привык над всем смеяться.

– Вы, наверное, что-нибудь имеете ко мне? – проговорил Валигура.

– Не много… найдётся кое-что, – сказал Кумкодеш.

Лицо старика выдало такое беспокойство, что клирик посчитал для себя первой обязанностью немного его успокоить и отогнать тревогу.

– Всё же ничего у нас не случилось? – спросил Мшщуй.

– Бог милостив! По-старому! – ответил Кумкодеш. – Наш добрый отец уже после вашего отъезда подумал: «А может, ему этот клирик бедолага в дороге на что-нибудь пригодится, хоть бы смехом его забавлял». И вот, в погоню меня отправил.

Он поглядел на Мшщуя, тот недоверчиво глядел на него.

Кумкодеш потёр руки и поправил одежду.

– Если бы часом пришлось что-нибудь написать или прочитать, – прибавил он, – я всю их писанину и закорючки знаю.

– Но я, недолго тут побыв, уже думал возвращаться, – отпарировал Валигура. – То, за чем меня сюда послали, я справил, надеюсь, что меня держать не будут.

Клирик покивал головой, будто бы что-то хотел сказать и тянул.

– Если вы хотите чуть отдохнуть и оглядеться здесь, – сказал он, – без проблем.

– Без проблем, без проблем, – отозвался Мшщуй, – я тут уже не увижу, не узнаю больше того, что видел и слышал. Я был у князя, встретил княгиню, спрашивал, отвечали мне… чего ещё нужно…

– Наверное, – сказал клирик поспешно, – ваша милость лучше знает, что делать! Но из того разговора человек не много вытянет, не много положит – можно бы посмотреть, что делается.

– Они тут ничего не делают, только молятся и на небо смотрят.

– Наш благочестивый отец говорил мне, когда я собирался в дорогу, – добавил Кумкодеш, – пусть там старик не спешит, кости свои уважает, а… а…

Тут он осёкся, Мшщуй подошёл ближе.

– Что за а? – спросил он.

Клирик понизил голос.

– Может, вы отсюда в Познань бы поехали, Тонконогого пана Владислава увидеть и у него отдохнуть тоже…

Услышав это требование, которого не ожидал, Мшщуй не мог скрыть своё негодование.

– А я там зачем? – воскликнул он.

– Глаза, уши и разум везде пригодятся, – отпарировал Кумкодеш. – Может, и хорошо бы пана Владислава подстраховать, чтобы с Одоничем не заключал договор, потому что наш пан ему поможет и поддержит, а может, хорошо бы увидеть, что о нём его рыцарство и духовные говорят, и как у него там дела…

– Епископ этого хочет? – спросил задумчивый Мшщуй.

– Да, с этим меня прислал, – шепнул клирик, – и велел мне с вами и при вас быть.

Валигура пожал плечами.

– Верно, что ты нужен мне, потому что больше увидишь и услышишь, нежели я, – сказал он спокойно, – а, сказать правду, сам ты лучше справил бы это посольство, чем я.

Кумкодеш схватился за голову.

– Иисус милосердный, – выкрикнул он, – что вы говорите и за что обижаете беднягу? Я глупец Божий, маленький служка… пожалуй, только как мелкое создание могу легче влезть куда-нибудь в угол.

– Значит, когда я уже