Когда они сели пить чай, Элла словно бы между прочимспросила:

— Люб, а что там про Воронцова слышно?

В глазах Любы мелькнуло странное выражение — то ли испуг, толи сомнение.

— Ну он все-таки уезжал…

— Куда?

— Не помню уж, кажется, в Кению.., или Зимбабве, язабыла. Он как-то тоже о тебе спрашивал…

— И что ты ему сказала?

Господи, неужели она всерьез в него влюбилась? Может, зря яутаила от него, что она живет у нас? Хотя у нее есть телефон и он вполне мог быее найти, если б захотел. Нет, я в это лезть не стану. Хочет она затянуть усебя на шее эту петлю, пусть, но я ей помогать не буду.

— Ты почему так странно на меня смотришь? —поинтересовалась Элла.

— Скажи, тебе это надо?

— Что именно?

— Я понимаю, он интересный мужик, талантливый, егофильм про коал только за один месяц огреб сразу два престижнейших приза, но дляжизни он не годится.

— Прекрасно это понимаю.

— Элка, с ним ты намучаешься не знаю как!

— Любашка, никакого «с ним» нет и не будет.

Мы просто знакомы.

— Да ладно, что ж я, не вижу, какие у тебя глаза стали…Ты, конечно, сама будешь решать…

— И решать мне нечего. Он любит не таких, как я.

— Что ты хочешь сказать?

— Ну ему нравятся тощие.

— Это он тебе сказал?

— Нет, что ты! Просто я видела трех его баб.

Там ни граммулечки мяса, не говоря уж о жире…

— Элка, ты что, комплексуешь из-за фигуры?

Никогда раньше за тобой не замечала! Очень глупо! Ты ж некакая-то толстуха, ты толстушка, пышечка — и тебе это идет! У тебя красивыеноги, и вообще, если хочешь знать, ты мужикам страшно нравишься. Кстати, иСлавка тоже всегда при тебе млеет.

— Ну, положим, он млеет не от меня, а от форшмака! —засмеялась Элла.

— А ты Митьку хоть раз кормила?

— Нет.

— И не вздумай! Или разве что «курицей в полете»!

— «Курицей в полете» он сам меня кормил.

А потом, сейчас уже курица не прохиляет. Мой бывший хахальпосле первой же программы так меня обложил за эту, как он выразился,«аэрокурицу»! Сказал, что я сука, кормила его столько лет говнищем… — со смехомвспомнила Элла.

— Скотина! А между прочим, кто-то мне говорил, будтоЛирка жаждет его вернуть.

— Флаг ей в руки! Кстати, Люб, я вот давно хочу спросить.Сейчас уже только из электромясорубки не лезет Лиркина рожа. Почему? Она что,так нравится телевизионщикам, а? Она и готовит, и в интеллектуальные игрыиграет, и дает советы по всем вопросам жизни.

— Элка, какая же ты наивная, с ума сойти! — почтиумилилась Люба. — Да за нее платит издательство, ее таким образомраскручивают, рекламу делают, ты ж помнишь, одно время везде, куда ни глянь,была Маринина, потом Донцова, теперь вот Устинова и Звонарева.

— То есть если завтра платить перестанут…

— Так и не будет ее на экранах. Все очень просто.

Почему-то Элле приятно было это слышать.

— Эл, а я чего приехала-то…

— Понятия не имею.

— Ах да, у меня уже склероз. Мне нужно взять тутСлавкин лыжный костюм. Он ему мал, я хочу отдать его своему племяннику, чегозря лежать будет?

Они еще посмеялись, поболтали, и Люба уехала. А Элла опятьзадумалась. Любка не хочет, чтобы у меня что-то было с Воронцовым. Считает, чтоя буду страдать… Можно подумать, что я уже не страдаю. Хотя, если честно, покастрадаю вполне терпимо. А почему я должна страдать? Я буду страдать, если несбудутся мои ожидания.

Буду страдать от разлуки с ним, так? Значит, не надо никакихожиданий, надо жить сегодняшним днем. Или ночью. Вот встречусь с ним, мне будетхорошо, а уедет, скатертью дорожка. Тем слаще будет встреча. Так можносуществовать, вон существует же Елизавета Петровна и еще считает себясчастливой… Но ей уже за пятьдесят, а мне еще даже не под сорок… Детей у менябыть не может, я с таких ранних лет это знаю, что даже и не мучаюсь по этому поводу.Не всем же суждено… Итак, надо настроить себя — никаких ожиданий, мне от негоничего не нужно, кроме него самого… Нет, это уже не правильно. Ничего вообще ненужно. С ним хорошо, и без него неплохо.

И надо как-то дать ему это понять. Мол, мы оба свободныелюди. У тебя своя работа, не совместимая с семейной жизнью, и у меня, кстати,тоже.

И прекрасно. А что это я тут строю планы, может, он простохочет спросить у меня что-то или сказать… Словом, может, он вовсе не намеренвозобновлять наши отношения. Я строю оборонительные рубежи, а нападать никто ине думал. Надо ему позвонить. Интересно, он написал номер мобильного. Значит,домой звонить не следует, там живет тощая юная дева. Так зачем я-то емупонадобилась?

С неприятно бьющимся сердцем она набрала его номер. Довольнодолго никто не отвечал, она собралась уже повесить трубку, как он вдруготкликнулся.

— Алло!

— Дмитрий Михайлович?

— Элла! Эллочка, как я рад тебя слышать! Здравствуй,моя хорошая!

Внутри все залило сладким теплом. Держись, Элка!

— Здравствуйте, Дмитрий Михайлович, — как можноспокойнее и холоднее проговорила она.

— Элла, ты где? Мне твои малярши сказали, ты загородом.

— Да, но сейчас я в Москве, у подруги, на дачу вернусьзавтра.

— Зачем ты мне врешь? — засмеялся он таким смехом,что она задрожала. — Ты врать совсем не умеешь. Я же вижу, что ты звонишьс махотинской дачи. Я сейчас приеду!

— Нет! — закричала Элла, но было уже поздно.

Он отключил телефон.

Значит, я все правильно думала. Он хочет начать с тогомомента, на котором все оборвалось.

То есть с мурашек… По спине немедленно побежали мурашки.Черт возьми, вечно у меня секс с каким-то энтомологическим уклоном… Пчелы,мурашки… Ею вдруг овладела паника. Она кинулась в ванную, вымыла голову, благона стене в махотинской ванной висел отличный фен. Он ведь может приехать оченьбыстро. Машина у него мощная, пробок в этот час, скорее всего, нет. Надетьхалат? Ни в коем случае, еще не хватало. Она надела брюки и свитер. Междупрочим, я тут немножко похудела. Любка права, я не толстуха, я, как говорилодин мой приятель, «полная-интересная».

И еще я сексапильная.., даже очень! И красивая!

Глаза большие, серо-голубые, волосы темно-каштановые,вьющиеся. Не баба, а.., конфетка! Не то что эти его живые мощи… — уговаривалаона себя, торопливо меняя белье на постели. Покончив с этим, она сказала себе:нет, надо все-таки покобениться, чтоб не думал, что я.., по первому требованию.Он тогда примчался, сказал два слова…