– Не думала, что ты сохранила этот предрассудок.

– И я не думала.

Я сделала еще одну попытку понять:

– Так ты расстроена тем, что тебе понравилось переспатьс сидхе не по рождению?

– Я расстроена, потому что Шалфей – не принц дворасидхе, вашего или нашего. Он – эльф-крошка, которого магия превратила в нечтобольшее, но он не сидхе, Мерри. Он никогда не станет истинным сидхе. Сотни летспустя он еще не будет сидхе, несмотря на трехцветные глаза.

– Вот видишь, какие они! – сказал появившийся вдверях Холод. Мы обе не слышали, как он пришел, и обе вздрогнули.

На нем была обычная белая рубашка, брюки и галстук, носеребряный галстук сверкал не так ярко, как волосы, струившиеся по плечам.Темно-серые брюки сшиты из плотной ткани, и хорошо сшиты, так что спереди онибыли просторными, а сзади красиво обтягивали. Я этим зрелищем успеланасладиться. Серебряная булавка с алмазом и такие же запонки посверкивали придвижении. Привычные мокасины сегодня сменили темно-серые сапоги, большей частьюскрытые под широкими брючинами.

– Кто "они"?

– Благие, – сказал он, словно выругался. Именнотак благие упоминают обычно неблагих.

Мэви поднялась со стула:

– Как ты смеешь!

– Что смею? – спросил он.

– Как ты смеешь оскорблять Благой Двор!

– Они на наш счет не стесняются, – ответил Холод сне совсем понятной мне злостью. Я только надеялась, что злость не стала заменойдетским обидам. Менять одну проблему на другую в мои планы не входило.

Мэви открыла изящный ротик и снова закрыла. Обвинить его волжи она не могла, потому что он говорил правду. Наконец она проговорила:"Не знаю, что и сказать", – заметно сниженным тоном.

Холод повернулся ко мне:

– Она бы к Шалфею близко не подошла, будь она, какпрежде, дамой Благого Двора.

– Ну, не уверена, – сказала я. – Я – живоесвидетельство тому, что не одна благая отдавалась чужакам.

Он покачал головой, и его волосы засверкали под светом ярче,чем бриллианты булавки и запонок. С его волосами не могла сравниться никакаядрагоценность.

– Уар Чудовищный женился на твоей бабушке, чтобы снятьпроклятие. Бесаба пошла за твоего отца из-за мирного договора. Поверь мне,Мерри, по своей воле сияющие с нами постель не делят.

– Ну да, кому и знать, как не тебе, Джекки Иней!

Холод изменился в лице, но не отступил. Он повернулся к Мэвии подошел к ней так близко, что – по американским меркам – вторгся в ее личноепространство. Она не отстранилась, и тогда он вторгся в ее личное пространствоуже по меркам фейри. Они едва ли не соприкасались телами по всей длине, и былоэто жутковато, а не эротично. Холод был выше Мэви, но всего на пару дюймов. Онисмотрели друг другу в глаза, как равные противники.

Мэви смотрела в глаза Холоду, но обращалась ко мне:

– Он не всегда был сидхе, знаешь? – В спокойномголосе чувствовалась ненависть, как чувствуется в воздухе надвигающаяся гроза.

– Да, – сказала я. – Я знаю о происхожденииХолода.

Она поглядела на меня с явным удивлением:

– Он бы не рассказал тебе сам.

Я качнула головой:

– Он мне даже показал – своим волшебством. Я видела,как он танцевал на снегу. Я знаю, кто он сейчас и чем он был, и для меня этоничего не меняет.

Красивое лицо отразило уже не удивление, а шок. Она шагнулако мне и взяла за руку:

– Конечно же, меняет. Ты думала, что спишь с сидхе, аон всего только одушевленная горстка льда!

Я посмотрела на ее руку, должно быть, со всей неприязнью,какую начинала чувствовать, потому что руку она тут же убрала.

– Ты правда так думаешь... Для тебя это ничего неменяет.

Я мотнула головой:

– Ничегошеньки.

– Не могу понять... – озадаченно сказала она.

– Только этой ночью ты снова стала Конхенн. Ты впервыеза сотню лет переспала с сидхе. И вот ты проснулась поутру – и в тебе ничего неосталось от Мэви Рид. Ты говоришь точно как дамочка из Благого Двора. Никогдане понимала, почему благие усвоили викторианские взгляды на секс – это так непо-эльфийски!

– Конечно, не понимаешь. Откуда тебе понять? Спать счеловеком – еще приемлемо, но не с эльфом-крошкой. Желание перевесило вчера мойздравый смысл. Я была опьянена магией. А теперь протрезвела.

– Но тебя изгнали из Благого Двора, Мэви, а НеблагойДвор не обращает внимания на происхождение, только на результат. Важно неоткуда ты взялся, а чем ты можешь быть полезен.

Она качнула головой:

– Сегодня у меня никак не получается спрятать глаза. Яне могу заставить их скрыться под гламором, и я не знаю почему. Я десятки летносила гламор, я к нему привыкла, будто к своему настоящему внешнему виду. Ивот я не могу защитить им глаза. Ты дала мне силу, Мерри, но и отняла кое-что.

– Так, значит, я виновата в том, что ты трахнулась сШалфеем?

– Может быть, – сказала она, но слова прозвучалинеуверенно. На самом деле она так не думала.

– Не имеет значения, что о тебе подумают при БлагомДворе, Мэви. Если ты туда и вернешься, Король Света и Иллюзий тебя уничтожит.Но тебя с радостью примут при Неблагом Дворе. Ты можешь поехать с нами исегодня же оказаться в самом сердце волшебной страны. – Я смотрела ей влицо и успела заметить вспыхнувшее в глазах желание прежде, чем она успела егоскрыть. Она вежливо улыбнулась:

– Я благая сидхе, Мерри.

– И я принадлежал когда-то к золотому двору, –сказал Холод.

– Никогда ты к нему не принадлежал, Джекки Иней,никогда!

Он улыбнулся очень холодно.

– Позволь я перефразирую. Когда-то меня с трудомтерпели при дворе красоты и иллюзий. Терпели, потому что моя сила росла, когдасилы остальных таяли. Я рос благодаря людским верованиям, а не стараниямикого-то из сидхе. Обо мне люди помнили, даже когда позабыли всех вашихдивно-прекрасных богов. Крошка-мороз, Джекки Иней, Джек Холод.

Он опять шагнул к Мэви, и на этот раз она не удержалась ипопятилась – самую малость.

– Но кто помнит теперь о Конхенн? Где все стихи ипесни, что тебе пели? Почему помнят обо мне, а тебя забыли?

– Не знаю, – прошептала она.

– И я не знаю, но так оно есть. – Он наклонился ксамому ее лицу, чуть ли не к губам. – Они меня помнят, хотя забыли почтивсех. Загадка.

Он начал светиться, словно в нем спряталась луна; светвспыхнул в глазах, посеребрив их почти до оттенка его же волос. Волосы сияющимореолом взметнулись вокруг тела под исходящим от него волшебным ветром. Онстоял перед Мэви, словно греза, отлитая из расплавленного серебра.