– Надуваешь. – Я повернулась за подтверждением кДойлу и Рису.

Рис укрывал своего начальника одеялом.

– Надуваешь, – кивнул он.

Дойл не повернул головы – может, даже такое движение былоему непосильно.

– Увы, старина, надуваешь.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – заявил Холод.

– Стоит задеть твои чувства, и ты обижаешься.Померещится тебе, что кто-то может занять твое место у меня в сердце, – иты обижаешься. Проигрываешь в споре – обижаешься.

– Я не обижаюсь.

– У тебя прямо сейчас на лице обиженная гримаса.

Он открыл рот от удивления.

– Это не обида. Обижаются детишки, воины так непоступают.

– Тогда как ты называешь свое поведение? – спросилая, уперев руки в боки.

Он немного подумал и сказал:

– Я просто веду себя в соответствии с твоимипоступками. Если ты предпочитаешь мне Дойла, я ничего не могу поделать. Япредложил тебе лучшее, на что способен, и этого оказалось мало.

– Любовь – это не только секс, Холод. Вот это мне оттебя не нужно.

– Что – это?

– Это. – Я ткнула пальцем ему в грудь. – Этапоза холодного безразличия. Мне нужно, чтобы ты был собой, самим собой.Настоящим.

– Настоящий я тебе не нравлюсь.

– Неправда. Я люблю тебя настоящего, но тебе нужноперестать обижаться на каждую мелочь. Перестать дуться. – Я отступила нашаг, чтобы смотреть ему в глаза, не задирая шею. – Я слишком много думаю отом, как бы не задеть твои чувства. Мне нельзя так отвлекаться на твои переживания,Холод.

Он отошел от стены.

– Понимаю.

– Куда ты? – удивилась я.

– Ухожу. Ты же этого хочешь?

Я повернулась к стражам:

– Объясните ему, а?

– Она не хочет, чтобы ты уходил, – сказалРис. – Она тебя любит. Больше, чем меня, к примеру. – У него в голосеобиды не было, просто констатация факта. Я не дернулась возражать, он говорилправду. – Но каждый раз, натягивая эту высокомерную мину, ты отталкиваешьМерри. Она отдаляется от тебя, когда ты дуешься.

– Высокомерная мина, как ты ее называешь, только испасает мой рассудок от штучек королевы.

– Я не королева, Холод, – напомнила я. – Мнене нужны мальчики для развлечений. Мне нужен король рука об руку со мной. Мненужно, чтобы ты повзрослел.

Глупо говорить, что пора повзрослеть, мужчине, которыйстарше меня на века. Но приходится, к сожалению.

Дойл заговорил, не поднимаясь с подушек, и слышно было, чтоговорить ему трудно:

– Если б ты справился со своими эмоциями, ей бы ненужен был никто другой. Стоило тебе понять это вовремя, и никакого соревнованиямежду нами не было бы.

Я в этом не была так уверена, но говорить это вслух нестоило. Я промолчала.

– Какая разница, кого она любит, если нетребенка! – бросил Холод.

– Для тебя разница есть, судя по твоемуповедению. – Дойл закрыл глаза, будто заснул.

Холод растерянно нахмурился:

– Я не знаю, как с этим справиться. Этим привычкамсотни лет.

– Давай так решим, – предложила я. – Кактолько ты начнешь надувать губы, я тебе скажу, а ты попытаешься остановиться.

– Не знаю...

– Попробуй, – сказала я. – Просто попробуй,больше я ничего не прошу.

Лицо у него стало очень серьезным, он кивнул:

– Попробую. Вы не убедили меня, что я дуюсь, но япопробую этого не делать.

Я его обняла. Он улыбался, когда я его отпустила.

– Ради твоего взгляда я бы пошел на целое войско. Развеэто не важнее, чем какие-то эмоции?

Если кто-то думает, что биться с целым войском проще, чемразобраться в собственных чувствах, то ему пора к психиатру.

Но это мнение я тоже оставила при себе.

Наутро золотая богиня Голливуда рыдала за нашим обеденнымстолом. Может, виноваты были гормоны беременности, а может, и нет. Мэви любиладелать вид, будто мозгами в семье обладал Гордон, но когда ей было нужно,соображала она очень хорошо. Ум у нее был холодный и очень опасный. Ее прощебыло раскусить, когда она пыталась соблазнять, а вот когда она действовала порасчету... Рыдания могли быть искренними, а могли быть попыткойманипулирования. Я не хотела ей плохого, но в каком-то смысле лучше бы онарыдала по-настоящему, чем пыталась применить ко мне свои способности. Она опятьстала богиней Конхенн, а перед ней веками не могли устоять мужчины и женщиныпосильнее меня.

Я остановилась в дверях, раздумывая, не сбежать ли, но неуспела. Мэви подняла голову, обратив ко мне заплаканные прочерченные молниямиглаза. Волосы у нее оставались золотистыми, как обычно под гламором, но глазабыли настоящие. Ну разумеется, кожа у нее нисколечко не подурнела – она жеблагая сидхе. Разве ей хватит такта покрыться пятнами или завести круги подглазами? И нос у нее не покраснел абсолютно, хоть она и вытирала его салфетками"Клинекс". У меня нос краснеет, когда я плачу, и глаза тоже краснеют.Мэви, наверное, могла рыдать годами и выглядеть все так же безупречно.

Она промокнула глаза.

– Ты оделась на выход?

На голос слезы подействовали в отличие от кожи. Онагнусавила, будто не один час прорыдала. Мне почему-то стало легче от того, чтос голосом ей не так просто управляться, как с кожей. Мелочность, да; можно дажесказать – стервозность, но вот такая я.

Она отметила, что я оделась для выхода, а не что я оделась клицу. Похоже на замаскированное оскорбление. Если фейри потратил время на вознюс гардеробом, то не сделать ему комплимент – оскорбление, если только несчитаешь, что он явно промахнулся с выбором. Сегодня я одевалась оченьтщательно. Я знала, что мне предстоит встреча не только с тетушкой, но и срепортерами. Эти нас поджидали везде, куда бы мы ни пошли.

Длинная черная юбка обтягивала мне бедра и расширяласькнизу, а ткань была из искусственных волокон – чтобы не помялась в самолете.Черный кожаный ремень с такой же пряжкой туго перехватывал талию. Черныйжакетик-болеро наброшен поверх блузочки из зеленого шелка со спандексом.Старинные золотые серьги с изумрудами создавали дополнительный зеленый акцент.Сапожки до середины икры на трехдюймовых каблуках: черная кожа просто сияет. Ярешила, что изумрудная блузка подчеркнет зелень моих глаз, а ее обтягивающаяткань и полукруглый вырез позволят похвастаться бюстом. Я бы и юбку покороченадела, но не в январском Сент-Луисе. Риск обморозиться перевесил желаниепоказать ножки. Впрочем, юбка была двуслойная, и даже нижняя юбка развеваласьпри ходьбе, а уж верхняя просто летела по воздуху от малейшего ветерка.