– Ты бы попросила?

– Наверное, в этом все и дело! – На этот раз она громко расхохоталась. – Может быть, он великолепный архитектор, но держать такого в офисе – наказание Господне.

– Так что ты собираешься делать?

– Не знаю. – (Смех сразу умолк.) – Все говорят, мне надо уйти от него, особенно меня уговаривает мама. Если бы кто-нибудь нам с ней предсказал это двадцать лет назад, мы бы обе удивились! Но дело в том, что я, как ни странно, все еще люблю его. Ты скажешь, я сумасшедшая, но я смотрю, как он до смерти всех донимает, как пытается всеми манипулировать, производить впечатление, заставлять людей им восхищаться, и знаю, что внутри он совершенно потерян и всего боится. Видит, что ничего не получается, но никак не может понять почему. К нам больше никто не приезжает.

– Кроме нас.

– Кроме таких ненормальных, как вы. И в округе никто не хочет нас принимать. Я видела, как люди закатывают глаза к потолку, когда мы входим. И понимаю, что не могу оставить его под ударом, если всем, кроме него, очевидно, что сам он себя защитить не сможет.

Хотя жизнь часто напоминает мне, что любовь, как и все остальное, бывает разной, я не перестаю удивляться, какие она принимает формы.

– Я не считаю, что ты сумасшедшая. Это твоя жизнь, – ответил я.

– Знаю. И у нее не бывает генеральных репетиций. Но даже если мои слова звучат нелогично, это я выбрала его, никто меня не заставлял, и я должна продолжать, раз уж взялась. Звучит как слова из романа Генти[48].

– Такие слова может произнести только очень достойная женщина.

Дженнифер покраснела, и в этот момент у забора снова появилась Бриджет.

– Пойдемте со мной, пожалуйста! Если он не перестанет говорить о вине, которое мы будем пить, клянусь, я разобью бутылку с этим вином ему о голову!

Бриджет освободила Дженнифер от обременительной поклажи, подхватив на пару со мной холодильник, и повела нас на верхнюю террасу, где Таркин застолбил нам место. Под успокаивающее сочетание шума болтающей толпы, музыки и бубнежа Таркина мы распаковали еду и разложили на гостеприимно ожидающих нас ковриках, прижатых подушками.

Мы уже почти все съели, как вдруг Таркин прервал лекцию. Он рассказывал нам о египетской династии Птолемеев или о каком-то другом, столь же увлекательном предмете, и каждый из нас спрятался в свою аккуратную мысленную пещерку, как вдруг его голос изменился и приобрел взволнованные нотки.

– Они здесь!

– Кто? – Бриджет охотно была готова поддержать какую угодно смену темы.

– Семья. Клермонты!

Когда он произнес это имя, я с удивлением обнаружил, что, как в тексте какой-нибудь любовной песенки военных времен, мое сердце пропустило удар. Боже всемогущий, неужели никогда не настанет время, когда мы станем слишком старыми для таких глупостей?! Но когда я огляделся, Серены нигде не было, только группа пожилых людей в вечерних нарядах. Видимо, в доме закончился другой, более изысканный обед. Старики благожелательно взирали на толпу, мило и благочинно радующуюся делам их рук, и среди них я заметил двух очень пожилых пенсионеров, похожих на графа и графиню Клермонт, дорогих Ру и Пел, которых я, не познакомившись с ними достаточно близко, никогда так не называл и которые некогда играли в моей жизни столь важную роль. Я смотрел на них, иконы моей юности, уверенный, что они меня не увидят. Избегал ли я их потому, что при виде меня они вздрогнут и в ужасе вытаращат глаза? Или мне было невыносимо увидеть, что они не узнáют меня и я забыт окончательно? Наверное, я втайне страшился второго. Если бы кто-нибудь обмолвился, будто один из сотен участников пикника – их знакомый сорокалетней давности и за прошедшее время много, очень много раз о них думал, они бы лишь пожали плечами. Даже если бы я прошествовал перед ними собственной персоной.

Это удручающее подозрение усиливалось печальным, но бесспорным фактом: лорда Клермонта, которого я помнил, подменил какой-то другой человек. Красивый, корпулентный, сексуальный, любящий пофлиртовать гедонист с роскошной густой шевелюрой и еще более роскошной улыбкой куда-то исчез, а вместо него появился некто сухопарый и сгорбленный. Его нос, утративший массивность и поддержку пухлых щек, стал выступающим, крючковатым, как у герцога Веллингтона, с которым этот человек наверняка имел какое-то родство. Пухлые губы словно смахнула бритва. И волос почти не осталось. Не могу сказать, что он выглядел менее благородно. Вовсе нет. Этот персонаж был похож на человека, увлекающегося поэзией и философией, размышляющего над великими вопросами жизни. А в моих воспоминаниях лорд Клермонт знал лишь, как в последний момент раздобыть удобный столик и где найти превосходное «Шато д’Икем», но не более того. Он мельком глянул в мою сторону, но, конечно, не заметил, что было неудивительно: если в те далекие годы я его знал, то он меня нет. Почти. Едва ли он замечал стеснительного и невзрачного юношу, годного лишь на то, чтобы составить партию в бридж. Но все равно, глядя на эту словно сложенную из палок фигуру с внешностью барона Мюнхгаузена, я сожалел о том мужчине, каким он когда-то был, и не мог без боли в сердце глядеть на беспощадную работу прошедших лет.

Леди Клермонт изменилась меньше. Странно думать, но я впервые познакомился с ней, когда она была еще во цвете лет. Серена – ее старший ребенок. Леди Клермонт вышла замуж рано, так что вряд ли, когда мы встретились, ей было больше сорока двух – сорока трех. Юноши, повзрослев, с удивлением осознают, как молоды в их юности были старшие. Гордость, ум и уверенность леди Клермонт подчеркивались холодной красотой и приводили меня в смятение. Да, ее красота почти исчезла, хотя и не до конца. Но даже на расстоянии я видел, что утраченное графиня возместила другими качествами, отчасти ценнее прежних. Она глянула в нашу сторону, и на мгновение, забыв обо всем, что заставляло меня съеживаться и не попадаться графине на глаза, я захотел дать ей знать о своем присутствии, но мысль о том, что она проигнорирует мои движения, и о том, как это позабавит Таркина, заставила меня остаться на месте. Тут по громкой связи передали объявление, что концерт начинается. Графиня посмотрела на мужа, вполголоса что-то предложила – видимо, вернуться на свои места, – и вся вышедшая из дому группа, согласившись, поднялась по каменным ступеням к верхней террасе.

Концерт был скорее развлекательным, чем серьезным: попурри из Пуччини, Россини и Верди в исполнении военно-морского оркестра и немного Шопена, чтобы слушатели всплакнули. Последней, в качестве подготовки к антракту, исполнили «Застольную» из «Травиаты», ее неплохо спели довольно приличный тенор из какого-то северного театра и толстая сопрано из самой Италии, которая должна была, по идее, быть намного лучше его, но недотягивала. Удачный выбор репертуара, так как глотки наблюдающей за сценой толпы уже высохли, и под финальную, взмывшую ввысь ноту послышались звуки вылетающих пробок шампанского. Таркин, естественно, заготовил какой-то редкий напиток, «Кристалл» или как-то так, и инструктировал нас, как оценить его букет, когда нас прервал человек в стильной ливрее современного дворецкого: брюки в полоску и короткий черный пиджак. Безошибочно определив, что главный у нас Таркин, дворецкий наклонился к нему и что-то тихо проговорил на ухо. Удивление Таркина усилилось до остолбенения, и он указал на меня: