– Главное, вы должны понимать, – говорил Таркин, начиная свое бесконечное расхаживание, – что, когда в тысяча восемьсот двадцать четвертом году сэр Ричард решил перестроить замок, он стремился, чтобы здание соответствовало тогдашней моде, но при этом не потеряло исторического духа, как того требовала его древняя кровь.

Он перевел дух и посмотрел на нас, словно ожидая ответа, хотя какого именно – оставалось выше моего понимания.

– Поэтому он выбрал готику? – отважился спросить я, прикидывая, предложат ли нам все же перекусить или нет. Когда я приехал, мне хотелось выпить чашечку чая, но после двадцати минут подобной лекции я созрел для виски, неразбавленного, в пинтовой кружке.

– Нет, – покачал головой Таркин. – Не совсем так.

От его самодовольного тона хотелось схватить стул и разбить ему о голову, словно ковбой в комедии Мака Сеннета[44].

– Именно поэтому он пригласил в качестве архитектора сэра Чарльза Бэрри[45]. Архитектор тогда был еще юн. Еще не горело здание парламента. Он был известен только как проектировщик церквей и автор восстановления старинных памятников, но не как строитель загородных домов. Заполучив его в главные прорабы, сэр Ричард придал всему проекту внушительность, обеспечившую уважение соседей.

– Потому что построил дом в готическом стиле, – добавил я.

Мне не хотелось легко сдаваться, и от скуки я начинал свирепеть. Но хотя я продолжал делать вид, что почтительно слушаю Таркина, замечание прозвучало вызывающе. Иными словами, я проявил себя как воплощенное двуличие.

– Нет! – ответил он, и на этот раз несколько резче. – Вопрос не в стиле здания! Стиль не важен! Я говорю о духовном опыте, с которым он подошел к проекту.

– Готическому, – повторил я.

– Можно мне в туалет? Я сейчас лопну, – сказала Бриджет, и, как это часто случается со мной в женской компании, я удивился, что сам не подумал о том же.

– Конечно! – ответила Дженнифер. – Я провожу вас в вашу комнату. – Метнув пронзительный взгляд на мужа, она повела нас прочь, подождав в холле, пока мы не возьмем чемоданы.

Таркин был так уязвлен невниманием к своим рассуждениям, что остался мрачно и неподвижно сидеть в библиотеке, угрюмо поглядывая, как мы поднимаемся по величественной двойной лестнице.

– Боже всемогущий! – Я спиной рухнул на кровать, издав громкий вздох, который, надеюсь, был слышен уходившей по лестнице Дженнифер. Если она этот вздох услышала, то наверняка не впервые. – Целый уик-энд я это не выдержу.

Сама кровать была широкая, под балдахином, на первый взгляд импозантная и внушительная, но на самом деле оставшаяся от эдвардианских времен, дешевая и покрытая аляповатой резьбой. Монтегю явно приобрел ее для общей картины, а не за какие-то важные достоинства – скорее всего, потому, что не мог позволить себе более серьезной вещи. Я уже заметил, что таков и весь дом: потрясал на первый взгляд, но разочаровывал при детальном рассмотрении, как театральная декорация, которой можно восхищаться из партера, но не стоит разглядывать вблизи. По сути, это и была декорация, в которой Таркин разыгрывал свои личные фантазии о родовитости, учености и изяществе. Ой-ой-ой!

Вечером, когда мы собрались в мрачном и полупустом обеденном зале, лучше не стало. Бриджет дрожала под тонкой шалью. В центре комнаты возвышался огромный якобитский стол, и, когда мы вошли, Таркин распалялся, что все приборы выложили на одном конце, вместо того чтобы рассадить нас четверых вокруг просторного стола, как персонажей «Семейки Аддамс». Или как в исторической драме Би-би-си, где сочетание современных предрассудков и полного незнания темы часто заставляет надуманных героев из высшего света следовать необъяснимым традициям.

– Если ты собираешься читать нам проповедь, я предпочла бы слушать, а не только читать по губам, – сказала Дженнифер, и это поставило в разговоре точку. Таркин, как нетрудно догадаться, восседал во главе стола. Он оглядел нас, поглаживая стоящую перед ним на подставке бутылку, и легкая улыбка тронула уголки его рта. – Налей им этого вина, – произнесла Дженнифер, расставляя тарелки с какой-то экзотической похлебкой.

– Не уверен, что они заслужили, – сказал Таркин, продолжая одаривать нас странным взглядом горящих глаз. – Может, не стоило, но я выбрал вот это. Довольно необычный совиньон, дымный, но в то же время свежий, хрустящий, берегу его для особых случаев. Особый ли сейчас случай? Не могу решить.

– Слушай, просто налей им, черт побери, уже какого-нибудь вина! – воскликнула Дженнифер, очень точно выразив мой невысказанный ответ. Она устало плюхнулась слева от мужа, напротив Бриджет и по левую руку от меня и стала есть суп.

Таркин не ответил. Очевидно, эти раскаты революционного грома в последнее время участились. Словно недальновидный король, он удивлялся посягательствам на свой авторитет и не мог придумать подходящего ответа. Некоторое время он сидел и молча осознавал услышанное. Потом встал и налил нам в бокалы благословенной жидкости.

На секунду я встретился глазами с Дженнифер, но она отвела взгляд, не решаясь на молчаливое признание, что безнадежно скована по рукам и ногам этим невыносимым браком с редким занудой. Я сочувствовал, не в последнюю очередь потому, что не знал всех обстоятельств. Существует много аргументов в пользу брака и совместной жизни. Если кто-то резок на званых обедах, или ненавидит твоего лучшего друга, или не умеет рассказать анекдот, хоть бы от этого зависела его жизнь, то эти недостатки не обязательно перевешивают преимущества союза. Но все же такой вид отношений, как брак с любителем держать все под контролем, стороннему наблюдателю понять труднее всего.

Подлинные контролеры восстают против самой жизни, убивают энергию. Они как противопожарное покрывало, гасящее все начинания. Прежде всего, они плохо себя чувствуют на любой территории, кроме собственной. Не радуются празднеству, которое не сами устроили. Не могут спокойно чувствовать себя гостями в публичном месте, поскольку необходимо будет выражать кому-то благодарность, а благодарность для них признак слабости. Но в качестве хозяев вечера контролеры совершенно невыносимы, особенно в ресторанах, где их обращение и с официантами, и с гостями за столом равно отравляет атмосферу. Они не могут восхищаться никем, кто добился больше, чем они. Не в состоянии находиться в обществе друзей своего спутника жизни, поскольку эти чужаки могут не согласиться признать их исключительность. Не могут никого хвалить, поскольку похвала подтверждает значимость человека, которому приносится, а процесс контролирования построен на подавлении любых проявлений чувства собственного достоинства в окружающих. Контролеры не умеют учиться, поскольку учение требует прежде всего признания, что учитель знает больше их, на что они не могут согласиться ни при каких обстоятельствах. И главное, они скучны. Занудны до невозможности. Занудны так, что хочется лезть на стену. Но я знаю женщин, вступивших в брак с такими людьми, женщин образованных, интересных, привлекательных, остроумных, умеющих работать, но позволивших себя подавить и подчинить доминированию заурядных и невыносимых тиранов. Что это, почему? Может быть, когда тебя контролируют, это возбуждает? Или придает чувство защищенности?