в прошлом: кошмары, чувство вины, чувство долга и так далее. После войны Ян начал сильно пить, и его некогда процветающий бизнес рухнул. Позже он покончил с собой, отравившись выхлопными газами в собственной машине.

Дания и Бельгия: Фондовый рынок выживает

Датчане, осознав бесполезность сопротивления, быстро капитулировали и получили довольно мягкие условия немецкой оккупации. В результате в Дании было относительно просвещенное военное правительство под руководством карьерного дипломата, Сесиля фон Ренте-Финка, и со штатом всего в 100 человек. Рынок был закрыт всего на два месяца в 1940 году, но, как и в случае с Нидерландами, незадолго до закрытия рынок резко упал, так как страх перед оккупацией отпугивал инвесторов.

Однако после открытия датские акции выросли примерно в соответствии с опубликованной инфляцией за годы оккупации, поэтому инвесторы не потеряли покупательную способность, а акции работали как средства сохранения богатства. Фактически, в реальном выражении датские акции в 1950 году были примерно на том же уровне, что и в 1930 году. Как и в других странах оккупированной Европы, в годы войны существовал активный черный рынок и, по всей вероятности, акции теряли покупательную способность по сравнению с действительно дефицитными предметами первой необходимости, такими как продукты питания и лекарства.

В Бельгии все было по-другому. Рейхскомиссар, генерал барон Александр фон Фалькенхаузен, недолюбливал нацистов в целом и СС с гестапо в частности. Он и его администраторы руководили достаточно мягким, «свободным» правительством. К сожалению, он оказался вовлеченным в один из неудачных заговоров против Гитлера и очутился в концентрационном лагере. В годы оккупации рынок Брюсселя оставался неизменным в номинальном выражении, но неуклонно снижался в реальном выражении. В долгосрочной перспективе акции Бельгии были нестабильными и не особенно способствовали увеличению благосостояния.

Далее мы обратимся к тому, что происходило во Франции, и это представляет собой гораздо более сложную сагу.

Глава 10

Упадок во Франции: финансовый, экономический, социальный

Ни французский народ, ни французский фондовый рынок не проявили в 1940-х годах особой мудрости. И те, и другие были обмануты немцами. Как показано на рисунках 10.1 и 10.2, парижский фондовый рынок пережил крутой спад в начале 1930-х годов вместе с остальным миром, но, в отличие от большинства других рынков, здесь не было никаких устойчивых подъемов, о которых можно было бы говорить. Фактически, рынок дрейфовал вниз, и по мере приближения войны в конце 1930-х годов, цены были значительно ниже максимумов 1930 года как в номинальном, так и в реальном выражении. Эта вялая динамика отражала недомогание, настроения национального сомнения в себе, которые уже давно зрели во Франции и усугубились после 20 лет политического хаоса и разочарования от предполагаемых результатов победы в Первой мировой войне.

Третья республика, как называли правительство, правившее Францией в течение 1930-х годов, было несчастным, неудачливым правительством «вялого парламентаризма». Его называли «режимом пустословия», этот режим был «слишком бесхребетным и слишком потакающим узким личным интересам», чтобы оказаться способным когда-либо решить великие национальные проблемы, от которых страдала Франция, а именно: медленный экономический рост, безработица и падение рождаемости[183]. Франция все еще помнила про два миллиона погибших в бездумной бойне окопной войны, и ужас крестьянских мальчишек, которые, оказавшись между двух огней, врагом на фронте и военно-полевыми судами в тылу, калечили себя, чтобы избежать гибели на передовой. Наследием войны были забастовки на заводах, мятежи в армии и социалистическая политика. Производительность труда в промышленности была ужасающе низкой, и немецкие солдаты в 1940 году были поражены, увидев французские фермы, использующие сельскохозяйственные методы, устаревшие на 50 лет.

Таким образом, Франция, как и ее фондовый рынок, апатично переживала 1930-е годы[184]. Представители католического среднего класса ужасались вырождению и гнусности парижской ночной жизни с ее джазом, пьянством, короткими юбками, беспорядочными половыми связями, противозачаточными средствами и общим моральным разложением. Они презирали новых интеллектуалов, таких как Леон Блюм, который высмеивал брак; Жан Кокто, чья пьеса Les Parents terribles («Ужасные родители» – франц.) подрывала родительский авторитет; и Андре Жид с его концепцией самореализации. Поль Валери, известный журналист, писал, что ирония заключалась в том, что те самые особенности, которые сделали Францию столь восхитительной и творческой, плохо подходили ей для нового сурового века, в котором она теперь живет.

Что касается богатых аристократов и католической церкви, то и те, и другие чувствовали серьезную угрозу со стороны коммунизма в целом и Советского Союза в частности. Они с нескрываемой завистью наблюдали за успехом национал-социализма и ростом авторитарного правления в Германии и Италии. В некоторых случаях диктаторы выглядели грубоватыми, но они наводили порядок и, по крайней мере, заставляли всех работать. Во Франции были сильны антисемитские настроения, и элита рационализировала такие события, как Нюрнбергские расовые законы, принятые 15 сентября 1935 года, лишившие немецких евреев гражданских прав.

Поражение 1940 года привело к тому, что вся эта неудовлетворенность существующими порядками во Франции – социальным, экономическим, и политическим – выплеснулась на поверхность. Тем летом, по оценкам, 10 млн человек, 25 % населения Франции, бесцельно скитались по стране, добывая пищу как кочевники, пытаясь убежать от немцев, воруя, грабя и мародерствуя. Не было ни правительства, ни полиции, ни уважения к собственности. Одними из самых страшных бандитов были расформированные группы французских солдат. В отличие от них немецкие солдаты выглядели исправными, дисциплинированными, их поведение было неизменно «правильным». В то время они имели строжайшие приказы не мародерствовать и платить за все немецкими марками. Солдаты охотно соглашались на более высокие цены в магазинах, а торговцы приветствовали их как платежеспособных покупателей.

Франция, погрязшая в хаосе, приветствует немецкую оккупацию

Огромная масса французского народа была основательно напугана социальным и экономическим хаосом. Пытаясь разобраться с обломками своей жизни, они были готовы признать дисциплину и даже некоторую потерю свободы в обмен на нормальную жизнь и порядок. Они поверили, что Гитлер и Германия олицетворяют порядок и стабильность, а кроме того, была перспектива успешного бизнеса в сотрудничестве со стремительно развивающейся немецкой экономикой. В конце концов, генерал Максим Вейган, командующий французской армией, в широко цитируемом высказывании сказал: «Англия свернет себе шею, как цыпленок». «Ах, – заметил Черчилль, цитируя это замечание в речи, произнесенной в декабре 1941 года в канадском парламенте, – …как цыпленок!» Затем сделал паузу для драматического эффекта, когда аудитория засмеялась: «Какая шея!» Толпа ревела!

Конечно, Германия была историческим врагом Франции, но казалось, что в обозримом будущем Германия будет доминировать в Европе. С другой стороны, сомнительно, что Англия вообще выживет, а уж тем более сможет освободить Европу. Во Франции в 1940 году шутили: «les Anglais? Видели англичан?» Смысл шутки заключался в том, что никто их не видел – англичане вернулись на свои корабли и уплыли в Англию. Что это за союзник?

Симона де Бовуар процитировала это остроумное высказывание в дневнике. Она