А здесь… вроде и публика, по идее, та же, но нет! Не то местные власти больше напирают на «давай-давай», в полной мере чувствуя себя временщиками и передавая это отношение по цепочке вниз, не то народец здесь всё больше из тех, кто любит рвать рубахи на татуированной груди, истеря по поводу и без, давя чужое мнение голосом и кулаками.

В посёлке, конечно, всяких хватало, но там власть, несмотря на все недостатки, сидела крепко, годами, и дети их ходили в поселковую школу, по тем же дорогам. Да и неформальные лидеры из народа — всё больше немногословные серьёзные мужики с тяжёлым взглядом, и, как правило, таким кладбищем и биографией за спиной, что устраивать перед ними представления с распальцовкой желания не возникало даже у самых отбитых.

А здесь, судя по всему, правят бал лимитчики, химики и сидельцы из тех, кто, отбыв на зоне пионерский срок, возвращаются синие от наколок и идей. А, ну да… тот старикан, Сидор Поликарпыч, что такое и говорил… Просто у него эта информация между делом мелькала, да и построение фраз, не говоря уж про словечки, было таким отчаянно старорежимным, что не вдруг укладывалось в мозг.

— Н-да… — вздохнула мама, — мулатов в белых штанах здесь точно не водится.

— Ничо! — отец подмигнул, жестом деревенского ухаря сдвигая кепку на затылок, — Зато синих человечков и зелёных чертей — хоть отбавляй!

Шутка, по мне, так себе… но уж какая есть, и, зацепившись за неё, мы пошли наматывать шуточки на метры, обходя скользкие темы и лужи, состоящие, как мне кажется, всё больше не из воды, а из мазута, машинного масла и всякой дряни.

— Да эт ерунда, тфу! — после этих слов последовал очередной плевок на утрамбованное под ногами нечто, состоящее из смеси разносортного мусора, щебня и глины.

— Щели? — широкая отмашка куда-то за горизонт, и снова, — Да ерунда!

У этого, кем-то уполномоченного мужичка, должность которого, запутавшись в многочисленных И. О. и сложных аббревиатурах, я так и не смог удержать в голове, всё ерунда. А точнее — всё, что касается нашего быта, и мелочные, по его мнению, придирки, встречаются возмущённым взглядом и гневной, хотя и несколько косноязычной, филиппикой.

— Ты не мужик, что ли? — попытался наехать он на отца, пытаясь выпятить куриную грудь, но выпятить получилось только животик и полы старого пиджака, — Тут работы на раз-два!

— Вон… — судорожное дёрганье лицом, заросшим рыже-сивой щетиной в мою сторону, — парень у тебя уже совсем взрослый! Что он, щепой не заткнёт щели? Руки есть, топор… да вон, соседи одолжат! Народ здесь хороший, душевный!

Народ, в лице, надо полагать, душевного алкоголика, синего от наколок и со справкой об инвалидности, о которой мы его, к слову, не спрашивали, и его немногим отличающегося кореша, закивал, скалясь во все коллективные двенадцать зубов. Они наслаждаются представлением, и, как я полагаю, вполне искренне считают себя людьми хорошими и душевными… и кто, сука, скажет, что это не так⁈

— И неспехом… — продолжил И. О., за каким-то хреном показывая жестами, как он забивает щепу в щелястые стены барака, — До осени далеко ещё, а сейчас…

— Вот давай и заселяйся сюда, к душевному народу со всей своей семьёй, и неспехом, как настоящий мужик, приводи стены в порядок, — отбривает отец, и начинается долгий спор, в котором И. О. больше напирает на фразы типа «Да ты не мужик, что ли?», пытаясь развести «на слабо» отца и меня, апеллируя то к синим человечкам, то к бабкам маргинального вида, собравшимся на интересное.

Ордер у нас не вполне стандартный, как это часто и бывает в таких посёлках. Дают иногда не конкретную комнату в конкретном бараке, а — на усмотрение, по наличию жилого фонда и так далее.

Но это надо уметь читать, понимать, и — отстаивать своё понимание прочитанного. А у коменданта… или кто он там? У него своё понимание справедливости, фонды, макли, общественные квадратные метры на собственные блага и тому подобные штуки, известные всякому, кто сталкивался с подобной публикой не слишком уж краями.

' — Ломброзо', — мрачно думаю я, поглядывая по сторонам с невозмутимым, как я надеюсь, видом. Вероятно, я утрирую, желая видеть картинку, которая уже сложилась в моей голове, ну и отчасти — сейчас, в разгар рабочего дня, в бараках всё больше не работяги, а синие человечки с разного рода справками.

Позже, наверное, они разбавятся людьми хотя и не высококультурными, но всё ж таки, в большинстве своём, вполне нормальными. Надеюсь…

— Да чёрт с тобой! — сдался наконец И. О., — Я думал, ты мужик, а ты…

Разочарованный взгляд, демонстративный плевок на землю… но отца такой ерундой не проймёшь.

Через несколько минут, закинув вещи в грязную тележку, прицепленную к отчаянно тарахтящему трактору, мы вскарабкались туда же, и поехали навстречу новому будущему, медленно и плохо, спотыкаясь на каждой кочке и выбоине.

С высоты, хоть и небольшой, видно получше, и то, что я вижу, особо не радует. Бараки разной степени изношенности, бурьян, и свалки — те самые, стихийные, возникающие от свинства местных жителей и равнодушия властей к быту плебса.

По разные стороны — стройки, какие-то глубокие канавы, предназначенные, очевидно, для прокладки труб, но местами успевшие зарасти тиной и обзавестись лягушками. В целом — не самое плохое место для игры в «казаки-разбойники» и «войнушку», но жить…

К одному из бараков, ничем особенно не отличающихся от остальных, мы подъехали и разгрузились. Глушить двигатель тракторист не стал, и, поговорив о чём-то с местными, загрузил что-то в тележку, наконец-то убравшись.

— Вот, — рыже-сивый И. О. широким, несколько нервным жестом указал на барак. Почти тут же, нагнувшись, он нырнул в дверной проём, исчезнув в затхлом полумраке.

— Верка! — послышалось приглушённое, — Растудыть твою мамашу! Какого хера…

Дальнейшее так и осталось для нас тайной, но через пару минут И. О., вынырнув каким помятым, поманил нас за собой нервным жестом