– И не пытались?

– Просить защиты? Помилуйте, у кого? Родители мне не верили. Друзей у меня не было, а остальные… к сожалению, в нашем обществе всегда виновата женщина. Что бы ни случилось, виновата именно женщина. Да и мой супруг к этому времени успел обзавестись покровителями, благодаря которым он и сделал неплохую карьеру. Кто бы позволил мне портить его репутацию? Несколько лет я жила будто в дурном сне, постепенно превращаясь… не знаю, в подобие человека? Пожалуй. И игрушка начала ему надоедать. Я перестала сопротивляться. Сдалась. Стала неинтересна. Он заводил любовниц. Некоторые жили в нашем доме, и, более того, меня заставляли прислуживать им. Ему это казалось забавным. Не знаю, чем бы это закончилось, но мне удалось забеременеть вновь. Целительский дар – вещь своеобразная, особенно у женщин. С одной стороны, мы, безусловно, на многое способны, а с другой – он истощает нас, сказываясь прежде всего на способности иметь собственных детей. Именно поэтому наш род никогда не был многочисленным. Я забеременела, и… он ждал сына. Наследника. Нет, он любил Ясеньку, что было странно, но все равно хотел сына. И, узнав, что я в положении, отстал. Он вдруг стал прежним. Окружил меня заботой, вниманием, будто и не было тех лет. Исчезли другие женщины, а наш дом вновь преобразился.

Она содрогнулась и поежилась.

– Я рада, что его убили. Однажды он понял, что ребенок, которого я жду, это вторая девочка. И впал в ярость. Я не думаю, что он хотел убить своего ребенка, просто не справился со злостью… просто… я очнулась в крови. Я лежала на полу и понимала, что этого ребенка больше нет, что… А он стоял надо мной и холодно рассказывал, насколько устал от моей никчемности. Именно тогда я поняла, что он меня убьет. Целителю проще, чем кому бы то ни было, убить другого человека. И меня обуяла такая непостижимая ярость… Именно тогда я вспомнила, что и сама являюсь целителем. Не просто целителем… Одовецкие тоже древний род, а у каждого древнего рода имеются свои секреты.

Она никогда не была слабой.

Во всяком случае, перед ним. Одовецкая казалась если не сотворенной из камня, то где-то близко. Спокойная, уверенная в силах своих. Невозможная женщина, как именовали ее няньки, на которых она взирала с ленивым благодушием, как смотрят люди сильные на слабых, бестолковых.

– В тот вечер… верно, я была отчасти не в себе, если решилась… осмелилась… как бы то ни было, но я остановила его сердце. А после запустила вновь. И вновь остановила… и… это продолжалось до тех пор, пока он не запросил пощады. Я не знаю, почему я его не убила. Теперь, конечно, можно поискать объяснений… скажем, в моральных моих принципах, или же в страхе перед судом, или… Но правда в том, что он остался жив чудом. А к утру, когда мы оба вымотались, в моей голове прояснилось достаточно, чтобы потребовать клятву. На крови. По… старому обряду, который не допускает иных толкований и допусков, столь изрядно способных испортить жизнь. Нет, это была первичная магия со всеми ее особенностями. Он поклялся, что не причинит мне вреда. Ни словом, ни делом, ни молчанием, ни бездействием.

Подземелья умели слушать.

Что может быть благодарней гранита, который в своем затянувшемся одиночестве способен внимать каждому слову. И Одовецкая вздохнула. Попросила:

– Остановись. Что-то голова кружится, все же мы не молодеем.

Его императорское величество послушно остановился.

– Нет. Свои силы при себе оставь, еще пригодятся. Вы с нею связаны, попробуй напитать металл, быть может… хуже не станет, но будет ли польза, не уверена.

– А ваше…

– Знание? Не стоит полагать его столь уж всеобъемлющим. Кое-чему я научила Аглаюшку. Она хорошая девочка, светлая, но довольно наивная. Почти как я когда-то. И в этом отчасти моя вина. К сожалению, мое замужество не прошло бесследно, и когда мной овладевает страх, я напрочь теряю способность думать. Увы, я далеко не сразу заметила это за собой. Так вот, кое-что я оставила тому мальчику… он не может лечить, но теоретик великолепнейший. Не бросайте…

– Не хороните себя до срока.

– Я не хороню, я пытаюсь предусмотреть то, что следовало бы предусмотреть давно. У него остались мои дневники, записи. Кое-какие родовые секреты, которые давно стоило бы обнародовать, из тех, что относительно безопасны. Что вы так смотрите, дорогой, гм, племянник?

– Безопасны?

– Увы, даже столь мирная магия, как целительство, в определенных условиях может быть весьма разрушительной. Поэтому некоторым знаниям лучше… уйти. До них в том числе и желал добраться мой супруг. Ему казалось несправедливым, что, будучи сильнее меня, он знает куда меньше. Ему родовые наши умения казались чем-то вовсе уж фантастическим. Он выбивал их из меня… те, которые мог… что? Иное знание требует наличия кровного родства… я тоже не могу переступить через клятву. Но как бы то ни было, он решил, что узнал все… и да, все, что я могла открыть, я ему открыла. И стала бесполезна. Он нашел бы способ объясниться с моими родителями. Его стараниями они считали меня то ли душевнобольной, то ли… не знаю. Но я взяла клятву, а утром покинула дом. Я бежала, то есть насколько это было возможно. Я отправилась в небольшой госпиталь, где меня приняли, не задавая лишних вопросов. Да, Сашенька, первые два года я провела, помогая проституткам, ворам и нищим вместе с сестрами, которые обладали удивительным умением. Я могла исправить тело, а они лечили души. Мою в том числе. Там я набралась сил и смелости подать прошение о разводе. Меня даже не удивили упорные слухи, будто бы я умерла… Пожалуй, если бы не клятва, Затокин объявил бы меня мертвой. Или сумасшедшей. Или… он отличался воображением. Но когда я вернулась, он только и смог, что отпустить пару ядовитых замечаний. А затем использовал все свои связи, чтобы ускорить развод.

– Полагаю, он вас боялся?

– Полагаю, ты прав, Сашенька. Клятва давала мне определенные преференции. Да и он был уверен, что одной клятвой я не ограничусь. Мне бы воспользоваться этим страхом, но мой собственный отец обратился с ходатайством, чтобы Ясеньку оставили им с матушкой. Он прилюдно заявил, что разводом я позорю и себя, и древний род, что мой образ жизни заставляет усомниться в моем душевном здоровье, и не только в нем. Супруг поддержал ходатайство. Напрямую оно мне не вредило. А я… я не смогла бороться. Для всех я была странной женщиной, сбежавшей из дому без особых на то причин. Говорили о моем безумии. О десятках любовников. О том, что вот-вот мой отец от меня отречется, объявит изгнанницей. И он собирался, но я добилась беседы.

Ее лицо исказила болезненная гримаса, и Александр вдруг понял, что на самом деле эта женщина хрупка. Она ниже его, тоньше и кажется невероятно хрупкой.

– Я принесла клятву, я рассказала, как было все, и он выслушал. Он был настолько добр, что позволил мне договорить. А после сказал, что, даже если все было именно так, я все равно не имела права требовать этого треклятого развода. Мне стоило поступить иначе. Вдову бы в обществе приняли, а разведенку… да, он отказался от мысли об изгнании. Более того, мне было определено содержание и обещана некоторая протекция, если я проявлю определенное благоразумие и буду держать язык за зубами. Но дочь… дочь мне будет позволено видеть трижды в год. На ее именины, на Рождество и Пасху, и то не стоит ждать встреч наедине.