что, проснулся?

– Где я? – прохрипел Фрэнк.

– Эдинбургская королевская лечебница. Тебя привезли из школы. Мы прооперировали тебе руку, ты еще немного одурманен после анестезии.

Сестра положила холодные пальцы на его искалеченную руку и нащупала пульс.

– С… с моей рукой все будет хорошо?

Медсестра улыбнулась.

– Посмотрим, – ответила она уклончиво.

После разговора Фрэнк еще поспал. Его осторожно растолкала другая медсестра. С ней был доктор – худой седовласый человек в очках и белом халате, со стетоскопом на шее. Он улыбнулся Фрэнку:

– Как чувствуешь себя, сынок?

– Рука. Если я шевелю рукой, больно. Но я ее толком не чувствую.

На глаза Фрэнка навернулись слезы. Доктор придвинул стул и сел рядом.

– Боюсь, у тебя в запястье поврежден нерв, – сказал он тихо. – Посмотрим, что получится, могут быть проблемы с некоторыми пальцами. – Врач улыбнулся. – Но большой и указательный в порядке, писать сможешь. – Он помолчал немного. – В школе сказали, что у вас был забег по пересеченной местности, ты будто бы снял туфлю и упал на шипы. Это так, сынок?

Фрэнк замялся, потом сказал:

– Да.

– Но ты, должно быть, упал на туфлю всем весом своего тела.

– Да. Да, так и было.

– Странное падение.

– Правда?

– Хорошо, что те мальчики оказались позади и нашли тебя.

Доктор пытливо посмотрел на него. «Быть может, если я скажу правду, не нужно будет туда возвращаться», – подумал Фрэнк. Но доктор улыбнулся и продолжил:

– Стрэнгмен – моя бывшая школа. Славное место. Мальчики, которые тебя нашли, выказали настоящее присутствие духа, наложив жгут. В противном случае, скажу я тебе, ты умер бы от потери крови.

Фрэнк закрыл глаза.

На следующий день его навестила мать. При виде забинтованной руки она стала плакать, качать головой и ахать: как можно быть таким неосторожным, таким неловким? Он спросил, нельзя ли ему вернуться домой, но мать ответила, что ей не справиться, – после случившегося, как она думает, ему надо оставаться в школе, где его рука получит надлежащий уход. По ее словам, так сказал отец с той стороны, через миссис Бейкер.

Когда он вернулся в школу, никто из ребят ему больше не докучал. Ламсден с дружками обходили его стороной. Учителя теперь обращались с ним ласковее прежнего. Судя по взглядам, которые они на него иногда бросали, Фрэнк предположил, что руководство знает или подозревает, что случилось на самом деле, но официально говорилось только об ужасном несчастном случае. В конце семестра Ламсден перешел в другую школу. Фрэнк с облегчением вздохнул, гадая, не перевели ли его туда по просьбе руководства школы. Учитель английского, прежде насмехавшийся над Фрэнком за отсутствие интереса ко всему, кроме научной фантастики, терпеливо и заботливо помогал ему заново учиться писать. Фрэнк работал и работал, почти не общаясь с другими детьми. Однако он слышал их разговоры и смутно ощущал, что жизнь проходит мимо, а он не поспевает за ней. Он даже не понимал многих сленговых словечек, бывших в ходу у ребят.

Как-то раз по весне мистер Маккендрик, преподаватель естествознания, попросил Фрэнка задержаться после урока. То был крупный мужчина средних лет, в неизменном потертом костюме под черной мантией. Он обладал мягким, жизнерадостным характером: редкое явление в Стрэнгмене с его черствыми учителями. Учитель сел за свой стол, стоявший на возвышении, и воззрился на Фрэнка.

– Как рука? – спросил он по-приятельски.

– Все хорошо, сэр.

Это было не так – рука часто ныла и болела, но врач сказал, что тут ничего не поделаешь.

– Ты умный мальчик, Фрэнк, и знаешь это.

– Правда, сэр?

– Да. Ты способен ухватить научную идею, как никто другой из ребят, которых мне доводилось учить. Ты можешь пойти в университет и посвятить свою жизнь настоящей научной работе.

Во Фрэнке шевельнулась гордость и другое чувство, совсем незнакомое: надежда.

– Но надо подтянуться по другим дисциплинам, – продолжил Маккендрик. – С английским у тебя неплохо, зато отметки по остальным предметам оставляют желать лучшего.

– Да, сэр.

Мистер Маккендрик, похоже, погрузился в размышления. Потом наклонился вперед и сказал:

– У тебя, как понимаю, нет друзей, Манкастер?

– Нет, сэр.

Фрэнк слегка съежился, радость сменилась стыдом.

– Постарайся завести их. – Маккендрик просительно посмотрел на него. – Почему бы тебе не подналечь на спорт, допустим, когда рука подживет?

– Да, сэр, – деревянным голосом отчеканил Фрэнк. Он ненавидел регби и возликовал, когда врачи сказали, что в этом семестре ему играть нельзя. Никто не хотел брать его в свою команду, и стоило ему оказаться рядом с мячом, как его принимались пихать и толкать.

– Эх, Манкастер, убери с лица эту свою ухмылку, пожалуйста. – Маккендрик вздохнул. – Я только хочу, чтобы ты не растратил попусту свой талант, вот и все. – Он помолчал и тихо продолжил: – Растрата – ужасная вещь. Помнится, во время войны я читал списки потерь, видел имена, которые запечатлены ныне в актовом зале. Но для меня это были не просто имена. Я глядел на парты и думал: этот мальчик сидел вот здесь, а тот – вон там. Я молю милосердного Бога, чтобы войны никогда больше не было.

Фрэнк уставился на него. Он понимал, что имеет в виду Маккендрик, говоря о войне, на которой сам Фрэнк потерял отца. Но в остальном его слова были лишены смысла. Как будто остальные ребята возьмут его с собой в армию! При этом он решил, что ему действительно стоит подналечь на учебу. Идея попасть туда, где можно посвятить себя науке, впервые породила в нем стремление к цели. Жить в далеких краях, подальше от Стрэнгмена!

– Фрэнк!

Сэм, другой санитар, окликнул его с порога. Фрэнк устало поднялся – видимо, пришло время гулять по двору. Однако Сэм сказал:

– Тебя вызывают в кабинет доктора Уилсона. Какие-то люди хотят тебя видеть.

Фрэнк озадаченно нахмурился. Для Дэвида было слишком рано, и потом, он рассчитывал встретиться с ним здесь. Сердце заколотилось. Но он приехал. Дэвид может спасти его.

Но тут Сэм заявил:

– Это из полиции. Наверное, из-за того, что случилось с твоим братом.

Глава 16

Старый «уолсли» Сайма к десяти часам подъехал к дому Гюнтера. Они отправились в путь через час после отъезда Дэвида с компанией. Спокойные улицы предместья были почти пустыми, если не считать немногочисленных прихожан, загодя идущих на службу. День выдался холодный, пасмурный.

Встав, Гюнтер обнаружил просунутое под дверь письмо с адресом его берлинской квартиры и узнал почерк жены. Почтовый штемпель на марке поверх седой головы фюрера был крымским. Видимо, гестапо забрало почту из его ящика и передало в посольство, откуда письмо