— Как ни странно, я совершенно трезв. Но дьявольски хочу есть.

— Ты когда ел в последний раз?

— Вчера, по-моему. Утром.

Она только глаза закатила, уже занятая переговорами с такси, продиктовала адрес, и десять минут спустя мы сидели в машине и ехали сквозь дождь и ночь.

Проснувшись, я сперва не понял, где я. Потом увидел Линду и все вспомнил. Я прижался к ней, она открыла глаза, и мы опять занялись любовью, и было так хорошо, так правильно, я чувствовал это каждой клеткой, что вот мы, она и я, и сказал ей об этом.

— Нам с тобой нужно сделать ребенка, — сказал я. — Иначе это будет преступление против природы.

Она засмеялась.

— Я серьезно, — сказал я. — Я совершенно уверен. И никогда раньше у меня такого чувства не было.

Она перестала смеяться и посмотрела на меня:

— Ты серьезно?

— Да, — сказал я. — Нет, если у тебя нет такого чувства, тогда все будет как-то по-другому. Но, по-моему, мы на одной волне. Такое у меня ощущение.

— Неужели это правда? — сказала она. — Ты лежишь в моей постели и говоришь, что хочешь от меня ребенка?

— Да. И ты ведь тоже хочешь?

Она кивнула.

— Но я бы ни за что не сказала вслух.

Первый раз в жизни я был абсолютно счастлив. Впервые ничто в моей жизни не могло омрачить радость, бурлившую во мне. Мы все время были вместе, неожиданно вцеплялись друг в друга где ни попадя, на светофоре, за столиком в ресторане, в автобусе, в парке, ничего не требовали и не желали, только друг друга. Я чувствовал себя бесконечно свободным, но только когда был с ней; стоило нам расстаться, я начинал скучать. Это походило на чудо, нами владели могучие силы, но добрые.

Гейр и Кристина говорили, что с нами стало невозможно, мы не замечаем никого вокруг, кроме самих себя, и сущая правда, не было никакого другого мира помимо того, который мы вдвоем так внезапно создали. На Мидсоммар[49] мы поехали на Рунмарё; Микаэла сняла там домик, и посреди шведской ночи я обнаружил себя хохочущим и горланящим песни, веселый болтливый дурачок, потому что во всем был смысл, все казалось значительным, мир как будто осветили новым прожектором. В Стокгольме мы купались, валялись в парках на траве и читали книги, ходили в рестораны, было вообще не важно, что мы делали, важно, что это делали мы. Я читал Гёльдерлина, втягивал его стихи в себя, как воду, нигде не спотыкался, все было понятно, экстаз в стихах вмастил экстазу, который меня переполнял, а надо всем этим каждый день весь июнь, июль и август жарило солнце. Мы рассказывали друг другу о себе все-все, как делают влюбленные, и, хотя мы знали, что так не будет вечно, вечно это кто же выдержит, невозможно вынести столько счастья, мы жили, как будто об этом не догадываясь. Падение было неизбежно, но нас оно не тревожило, да и как мы могли всерьез тревожиться, когда все было так потрясающе?

Однажды утром я мылся в душе, и вдруг Линда стала звать меня из комнаты, я пришел — она лежала голая в нашей кровати, приставленной к окну, чтобы было видно небо.

— Посмотри, — сказала она. — Видишь это облако?

Я прилег рядом с ней. Небо было голубое и ясное во всю ширь, никаких облаков, за исключением одного-единственного, медленно плывшего в нашу сторону. Оно было похоже на сердце.

— Да, — сказал я и поцеловал ей руку.

Она засмеялась.

— Как же мне хорошо! — сказала она. — Со мной так никогда еще не бывало. Я очень с тобой счастлива! Счастлива-пресчастлива!

— И я тоже, — сказал я.

Мы на кораблике перебрались в шхеры, сняли домик рядом с молодежным лагерем. Много часов бродили по острову, зашли глубоко в лес, пахло соснами и вереском, вдруг оказались на краю отвесного скального обрыва, и под нами плескало море. Пошли дальше, вышли на луг, остановились посмотреть на коров, а они таращились на нас, мы хохотали, фотографировались, залезли на дерево и болтали, угнездившись на ветке, как два ребенка.

— Однажды, — сказал я, — мне надо было купить отцу сигареты на заправке. Это пара километров от дома. Лет мне было семь или восемь. Дорога шла через лес. Я мог ее пройти с закрытыми глазами. И до сих пор могу, кстати. Вдруг я услышал шорох в кустах. Остановился посмотреть. А там — потрясающая птица с разноцветным оперением. Я такой никогда не видел, какая-то экзотическая, точно из Африки, например, или Азии. Она разбежалась, взлетела и пропала. Ничего подобного я с тех пор не видел и, что это была за птица, так и не знаю.

— Правда? — сказала Линда. — Со мной однажды была ровно такая история! На даче у подружки. Я сидела на дереве, вот как сейчас, и ждала, пока остальные вернутся, потом мне надоело, я спрыгнула вниз и побрела безо всякой цели — и вдруг увидела потрясающе красивую птицу, прямо фантастика. А больше я ее никогда не видела!

— Правда?

— Да.

И все в таком духе, и все не просто так; жизни наши сплелись вместе.

По дороге домой с острова мы говорили о том, как назовем первенца.

— Если мальчик, — сказал я, — то я бы думал о каком-нибудь простом имени. Ула, например. Оно мне вообще нравится. Что скажешь?

— Хорошее. И очень норвежское, а это мне нравится.

— Ага, — сказал я и посмотрел в окно.

Маленькая лодка шла мимо нас, клюя носом. На борту вместо номера было написано «УЛА».

— Смотри, — сказал я Линде.

Она потянулась к окну и посмотрела.

— Решено, — сказала она. — Ула.

Однажды, еще вначале, в период самой горячечной влюбленности, мы поздно вечером шли вверх по улице ко мне домой, и Линда после паузы в разговоре вдруг говорит:

— Карл Уве, я должна кое-что тебе сказать.

— Да?

— Я однажды пыталась покончить с собой.

— Что ты такое говоришь?

Она не ответила, шла опустив глаза.

— Давно? — спросил я.

— Два года назад примерно. Когда я лежала в больнице.

Я посмотрел на нее, но она не хотела встречаться со мной глазами, я остановился и обнял ее. Мы простояли так долго. Потом поднялись в подъезд, зашли в лифт, я отпер дверь квартиры, Линда села на кровати, я распахнул окно, и звуки летней ночи хлынули в квартиру.

— Чаю хочешь? — спросил я.

— Очень.

Я пошел на кухню, включил чайник, достал две чашки, положил в каждую по пакетику чая. Я принес ей чай, встал со своей чашкой у окна, пригубил чай, и она стала рассказывать ту историю. Мама забрала ее из психиатрической клиники, они должны были съездить домой за какими-то вещами. Около дома Линда рванула бегом вперед. Мать за ней. Линда бежала изо всех сил, в подъезд, вверх по лестнице, вбежала в квартиру и кинулась к окну. Когда мать влетела в комнату через считаные секунды, Линда уже открыла окно и забралась на подоконник. Она уже шагала вниз, но мать успела добежать, схватить ее и втянуть внутрь.