– Мы будем петь под караоке, – говорила яТоне. – Только не для мужиков, а для себя. Мы будем петь и плясать, а они пустьсмотрят и облизываются. Потому что Ялта – для успешных людей. Я приеду сюдауспешной…

– А давай сейчас напьемся? – предложила мнеТоня. Она ушла и через пару минут вернулась с самогонкой.

Прямо на крыльце мы пили самогонку, елисоленые огурцы и говорили про мужиков.

– А давай переоденемся? – предложила я Тоне. –У тебя же фигура хорошая. Какого черта ты в таких бесформенных платьях ходишь?

– У меня груди почти нет.

– Ерунда. Важно не то, какая у тебя грудь, ато, как ты умеешь ее подать. А ну-ка, переодевайся. Ты же Петьку не боишься?

– Нет, – замотала головой Тоня.

– Вот и здорово. Платье немного запылилось отвзрывной волны, но ничего страшного. Переодевайся, я тебя отряхну.

– От какой взрывной волны?

– Да это я так, ерунду сказала.

Как только мы с Тоней поменялись одеждой, яотряхнула пыль с вечернего платья и взволнованно произнесла:

– Господи, какая же ты красавица! У тебя самаякрасивая в мире грудь! Ты это поняла?

– Поняла.

– А размер обуви у тебя какой?

Выяснив, что у Тони тот же размер, что и уменя, мы обменялись с ней обувью и принялись пить самогонку дальше.

– Тоня, только когда я к тебе приеду, тыдолжна выглядеть так же. Обещаешь?

– Обещаю.

– Ты же Петьку не боишься? – на всякий случайспросила я ее.

– Ты меня это уже в который раз спрашиваешь. Яже тебе сказала, что не боюсь.

– Вот и правильно. А если он драться полезет?

– Я его сковородкой по голове огрею, – грозноответила подвыпившая Тоня.

– Это правильно, – подметила я. – И посильнее.

– Достанет, так по башке дам, что он уженикогда не встанет. Убью гада, если хоть на сантиметр ко мне приблизится. Насуде скажу, что это была самооборона.

Я посмотрела на Тоню восхищенным взглядом ипокачала головой.

– Слушай, я тебя не узнаю. На тебя таксамогонка благотворно действует…

– Замочу гада, – вновь повторила Тоня ипропустила еще рюмку. – Со мной шутки плохи: будет себя плохо вести – яйцаоторву.

– Здорово! Он тогда гулять не будет: без яицдалеко не допрыгает.

– Да пусть прыгает, пока прыгалка работает,только бы в мою жизнь не лез. Я еще кафе в свои руки возьму, а он пусть бельеза постояльцами стирает и собак кормит. Настька, так что, когда ты в следующийраз приедешь и мы пойдем куролесить в самый лучший ялтинский ресторан, ты меняне узнаешь. Ты мне веришь? – сквозь слезы спросила меня Тоня.

– Верю.

– Ты веришь, что я буду успешной?

– Верю.

– Спасибо. Я ВСЕ СМОГУ, И У МЕНЯ ВСЕПОЛУЧИТСЯ! Петьку как работника держать буду. Он сам в сараях убирать будет, авыручку мне станет носить. Кафе я себе заберу, – деловито продолжала Тоня.

– Ты что, разводиться собралась?

– Понятное дело – не так жить. Как ты думаешь:Петьку прямо сейчас сковородкой убить или пусть пока поживет до болееподходящего случая? – пошатываясь, спросила меня Тоня.

– Пусть живет, – вынесла я свой приговор. –Будешь его как работника держать.

– Как скажешь. Нужно на права сдать, хочумашину у него отобрать, – решительно произнесла Тоня. – Пусть пешком ходит.

– Правильно. Нечего ему на машине ездить. Вонбрюхо какое наел, пусть жир сбрасывает.

Допив самогонку, мы крепко обнялись и запелинаши русские народные песни. Из своих домиков стали выходить сонные постояльцы,которые, видя нас, улыбались, садились рядом с нами и тоже пели.

– Видишь, Тонька, – говорила я пьяным голосом.– Если мы хотим, мы все умеем быть добрыми. Просто жизнь, сука такая, делаетнас злыми. А ведь мы добрые! Смотри, даже никто не возмущается, что мы нарушилиих сон. Нам подпевают. Это солидарность! Понимаешь, у нас еще естьсолидарность?!

– Понимаю, – кивала Тонька. – Мы все любимдруг друга. Просто те, кто там, наверху, играют в свои игры и хотят, чтобы мыдруг друга не любили. Ты кто по национальности?

– Русская, – ответила я.

– А я – украинка. Ты меня любишь?

– Очень.

– И я тебя тоже.

Тонька показала пальцем на небо и усмехнулась.

– Пусть эти, кто там, наверху, хоть об стенуголовой бьются и натравливают нас друг на друга, но хрен они добьются, чтобы мыкогда-нибудь друг друга разлюбили. Хрен им! Они просто делают деньги на всем,на чем можно, даже на любви. Они делают деньги ради денег, но им никогда непонять, что такое любовь и что такое солидарность. Они не знают, что мы единоецелое, что мы родственные души. Мы родные! Но невозможно разорвать связь междунашими народами! У нас даже кровь одна, и родственный узел разрубить невозможно.

– Я с тобой полностью согласна, – поцеловала яТоньку.

Антонина принесла еще самогонки, закуски истала поить и угощать тех, кто присоединился к нам. Для тех, кому некуда былосесть, она вынесла из дома стулья.

В этот момент к нашей поющей честной компанииподошел Пётр и с ужасом стал наблюдать за происходяшим.

– Что здесь творится? – нервно спросил он.

– Петь, а ты где был? – ответила ему вопросомна вопрос Антонина.

– Да так, – замешкался с ответом Пётр. –Лампочку одной постоялице вкручивал. У нее там что-то со светом, короткоезамыкание. Пришлось чинить.

– Ну что, вкрутил лампочку-то?

– Вкрутил.

– А то иди, дальше вкручивай, пока патронработает!

– А ты что здесь устроила?

– Петя, иди от греха подальше, – пьянымголосом ответила Антонина. – Мы тут общим собранием постановили…

– И что же вы постановили?