завелось достаточно. Главное, прикинь, именно с теми, кто в девяносто третьем был на той стороне – я не зря тебя спросила…

– Да в наше время за такое бы голову оторвали! – с искренним возмущением воскликнул Артём. – И что, неужели, есть те, кто… кто такое жрёт? Что ручкаются с демократической сволочью?

Перед глазами, как живой, встал рыжий Мишка – он и сейчас, тринадцать лет спустя, мог бы быть на год старше Артёма, но так и остался пятиклассником – и парень со злостью вонзил обкусанные ногти в ладони.

– Именно так, – подтвердила Юлька. – Я не знала, как ты воспримешь.

– Правду, – выдохнул Артём, – главное, говори мне правду, это важно. Как бы мне увидеть эту скотину, как его – Усольцев? Поговорить бы с ним с глазу на глаз…

– Ты только не торопись, Артёмка, пожалуйста, – попросила девушка, – хотя бы осмотрись сначала, что, как и к чему, а потом уж будешь принимать решения…

– Увидеть его где, сестрёнка? – серые глаза Артёма не по-доброму сузились.

– Ящик смотри, – ответила Юля. – Как ни включишь, он там регулярно мельтешит. Как там было – «А если скотины не видно в сарае – включи телевизор, она выступает».

Артём хмыкнул. У него уже сложилось жёсткое мнение об ещё незнакомом ему Усольцеве.

– Юль, я должен посмотреть на всё это лично. Тогда и сделаю выводы. Не огорчайся, меня жизнь научила во всём убеждаться самому…

* * *.

Сирена надрывалась, словно плачущее от боли живое существо, возвещая аварию, и женщины, знающие друг друга много лет соседки, прятали лица в воротники.

Рядом с Оксаной на площади возле шахтоуправления стояла женщина в чёрном платке, прикрывавшая платком скорбное лицо, так что нельзя было понять – мать она, жена или дочь шахтёра, который не пришёл сегодня со смены.

Оксана молчала, держа за руку вслушивающуюся в знак беды дочь, стараясь не смотреть на неё, жительницу соседнего дома, которая сегодня не дождётся мужа со смены…

А Оксана – дождётся.

Потому что – судьба.

Потому что, не по-доброму обернувшись в её сторону, зло прошепчет сквозь зубы соседка:

– Твой-то, это… вернётся. Заговорённый он у тебя.

Прикрыв глаза мягкими ресницами, Оксана ничего не сказала в ответ.

Заговорённый? Почему? Её муж уходил на смену, как все, и как все, рисковал, спускаясь в забой. Но именно его, как считала странная людская молва, отчего-то хранили силы высшей справедливости…

Ведь предлагали же ему несколько лет назад перейти на работу на железную дорогу, и зарплату предлагали побольше, так нет же – остался на шахте…

* * *

Надюшка искала повод «потусить», как она выражалась, в соседней квартире, и даже телевизор постоянно смотрела там – хотя телевизор у Зайцевых был ничем не лучше, чем у Ермишиных, такой же чёрно-белый, восьмидесятых годов выпуска, но работающий, в отличие от современных, вот уже третье десятилетие без ремонта.

Она приходила к соседям вечером, когда уже темнело и должен был вот-вот прийти с работы уставший и голодный Артём, дожидалась его и оставалась на ужин.

За стеной шумел, закипая, электрический чайник. Мать Артёма приносила из кухни и ставила перед детьми большие ароматные тарелки наваристой картошки с мясом, и уплетая её за обе щеки, он про себя отмечал, что жизнь начала налаживаться, во всяком случае, стала полегче, чем в былые времена его детства.

Есть он любил перед телевизором, включая новости или политические передачи, и Надя устраивалась рядом с ним, чтобы послушать его комментарии.

И вот уже второй раз они случайно попадали на вечернее интервью с восходящей звездой оппозиции – молодым политиком Алексеем Усольцевым.

– Нас нередко считают сталинистским движением, выступающим чуть ли не за возврат к 1937 году, – рубил с плеча бритый налысо молодой мужчина в расстёгнутой кожанке, помогая себе активной жестикуляцией, – да, не скрою, в нашей идеологии были подобные элементы в девяностые годы, были реваншистские настроения, сказывалось влияние старших товарищей… Но от такого наследства тоталитаризма нам удалось избавиться, сегодня мы – современная левая организация европейского типа, свободная от замшелых идеологем прошлого. Сегодня это пройденный этап, на ностальгии по советскому периоду далеко не уедешь, заштампованной риторикой людей не увлечёшь, особенно молодых! Посмотрите на европейские страны – там набирает популярность новое левое движение, альтерглобалисты, выступающие против диктатур и защищающие демократические ценности и права меньшинств… Мы должны преодолеть кризис левого движения в России и объединить все антипутинские силы в борьбе за свободу…

Лупоглазый ведущий сочувственно кивал головой, поддерживая эмоциональную речь Усольцева.

– Красавчик! – причмокнула губками Надя.

– Урод моральный, – устало процедил Артём, отправляя в рот очередную ложку горячей картошки.

– Почему? – удивлённо захлопала ресницами девочка.

– Потому что урод, – категорично резюмировал Артём, и было ясно, что он для себя уже вынес окончательный вердикт в отношении Усольцева, – потому что не за «новых левых» его мы пришли в движение. И не за демократические ценности мы умирали в девяносто третьем. А как раз наоборот, за советские, которые он, тварь, поносит…

– Артём, но он же правильные вещи говорит? – допытывалась Надя. – О том, что только на прошлом далеко не уедешь, что нужна современная идеология?

– Нет, – угрюмо ответил Артём, – не бывает современных и несовременных идей. Бывают наши и чужие, свои и враги. А всё остальное – вода. Брехня это, ни о чём. Такие Усольцевы дурят мозги молодым без жизненного опыта и используют их в своих целях. Тут ещё, конечно, разбираться и разбираться, что это за тип нарисовался, хрен сотрёшь, как чёрт из табакерки, и на кого он работает, но то, что человек он непорядочный и не наш, уже ясно…

По сомневающемуся выражению широко открытых глаз Нади он понял, что убедить её не удалось.

* * *

– Фероника!..

Сорвавшись с места, девочка повисла на сильном плече отца, уткнулась лицом в его