Боги застыли в своем вековечном блаженстве, никого не видя,ни о чем не желая знать. Только украшенный серебряной мишурой слоноголовый богГанеша лукаво и вместе с тем серьезно рассматривал людей, да Вишну — взолоченой короне, золоченых украшениях, сам весь позолоченный, с насурьмленнымибровями и лукавым женским ртом, равнодушно наблюдал за их суетой, да вечнотанцевал Шива с длинными потупленными глазами и четырьмя руками, которые вразвоскрешают и убивают.

— Мать честна! — жарко выдохнул Бушуев. — Соромищебесовское! Адам прельстился женою, а жена змеею, — воистину! Ничего не скажешь,тут и праведник искусился бы — что с вас, молодых, возьмешь?

— Петр Лукич… — пробормотал Василий, ошарашенный сочувственныминотками его голоса, однако тот снова угрожающе заломил бровь:

— Молчи! Знать, в чужую жену черт ложку меду кладет?

— Отчего же это — в чужую? — тревожно молвил Василий. —Разве дочь ваша просватана? За другого сговорена?

Всхлипывания замерли. Василию показалось, что молчание заспиной стало вовсе гробовым. И какие вдруг сделались глаза у Нараяна… словно онпонимает каждое слово чужой речи. Ну а если даже и понимает — ему-то какоедело?! Добро бы еще Реджинальд переживал — но этот молчит с каменным выражениемлица.

Тут все ясно без слов!

— А коли не сговорена — что с того? — с живейшимлюбопытством вопросил Бушуев.

— Коли так… я готов. Я женюсь! — глухо вымолвил Василий, икожа у него на спине ознобом пошла при мысли, что Варенька сейчас вдругвоскликнет: «Нет!»

Но она молчала, не шелохнулась, не вздохнула… А Бушуеввеличественно кивнул:

— Еще б ты не женился! Взял топор — возьми и топорище. Аскажи-ка, хлопчик, — повернулся он к Нараяну, — нет ли здесь какого ни естьпопа, чтоб окрутить грехолюбцев немедля?

— Батюшка! — опять подала голос Варенька, но Бушуев толькоочами сверкнул:

— Цыть! Не бархатом ты меня по сердцу погладила! — Онпокачал головой, вздыхая, по пословице, так, что леса долу клонит. — Да ничего непопишешь, не нами сказано: дочь — чужое сокровище. Будешь воле моей сейчасперечить — убью на месте, как бог свят — убью!

Вот станешь мужнею женою — делай что хошь, все, что супругтвой тебе позволит. А пока пикнуть не моги!..

А ты чего молчишь? — окрысился он на Нараяна, который так истоял с каменным лицом, сложив на груди руки.

— Speek English, please, — подал голос сообразительныйРеджинальд. — Speek English, mister Piter! [23].

Бушуев повторил вопрос на смеси английского и хинди, иНараян медленно покачал головой:

— Нет, сагиб Угра!

За спиной Василия раздался придушенный смешок, и у негоотлегло от сердца. Если Варенька может смеяться, значит… Он и сам не знал, чтоэто значит, однако и впрямь на душе полегчало. А эка лихо Нараян приложилБушуева! Угра — свирепый. Право, новое имя пристало, как нельзя лучше присталок прежней фамилии!

— Нет? Что — нет? — взрыкнул Бушуев.

— Священника вы найдете только в английской миссии в Ванарессе,— объяснил Нараян.

— В Ванарессе?! Да мы до нее неведомо когда еще доплетемся.Нет, это дело ненадежное. Надобно окрутить их поскорее, а то как бы чего невышло( Бушуев задумчиво, недоверчиво поглядел на Василия, словно опасаясь, чтотот сейчас даст деру и раздумает жениться, — и вдруг с новым оживлениемповернулся к Нараяну:

— А скажи, мил-человек, коли ваши индианские блудодеи грех сдевицею свершат, кто их быстренько окручивает? Неужто в Ванарессу едут за такойбезделицей?

— Speek English, please! — взмолился Реджинальд, теперь сживым любопытством внимавший происходящему и решивший на время спрятатьневозмутимость истинного британца, а также свое разбитое сердце в карман.

Бушуев кивнул:

— Спокойно, дружище! — и повторил свои слова на той жегремучей смеси английского и хинди, которую Нараян очень легко понял. Впрочем,Василия не оставляло ощущение, что он все понимает и без слов.

— В нескольких милях отсюда живет одна старуха, — сказал индус,холодно глядя в глаза Бушуева. — Ее имя — Кангалимма. Она объявляет мужчину иженщину мужем и женой.

— Вроде священника, что ли? — оживился Бушуев.

— Да, но еще выше.

— Как архиепископ?! — не унимался Петр Лукич.

— Как священник священников, — веско проронил Нараян. — Ей,говорят, триста лет…

— Триста лет?! Годится! Надо думать, она-то знает толк всвоем ремесле, — обрадовался Бушуев и вновь обернулся к Василию:

— Ну, паря, повезло тебе. Больше драться не будем. Сейчасдам вам родительское свое благословение, а там — честным пирком да за свадебку!

Так и быть, начнем с этой бабки. Потом еще в Ванарессегульнем, ну а когда в Россию-матушку воротимся, там уж, по завету отчию идедню, по святому православному обряду… — Он достал из-за пазухи шнурок скрестом и образком. — Ну, на колени, чертовы дети!

— Погодите, — поднял руку Нараян. — Это будет не Простаясвадьба. К этой старой женщине за благословением идут только те, кто пылаетдруг к другу страстью и желает сберечь этот огонь до самой смерти. Ведь она ещеи колдунья. К ней приходят те, кто желает умереть в один день… даже если этослучится завтра. Не лучше ли еще раз подумать? Нехорошо сделать дело, совершивкоторое раскаиваются, чей плод принимают с заплаканным лицом, рыдая. Не лучшели подождать до Ванарессы?

Он спрашивал, казалось, всех, но смотрел на Варю, и ейпочудилось, что Нараян обращается к ней одной. Его черные глаза былинепроглядны, как бездна… но с чего она взяла, что это бездна боли?

Зачем он так глядит? Почему, кто позволил ему так глядеть,взывая к тем сомнениям, которые и без того истерзали ее душу?

Она резко отвернулась, отдернула взор от глаз Нараяна.

Василий смотрел на нее вприщур:

— Пойдешь за меня?

— Пойду, — чуть улыбнулась Варенька. — Куда ж деваться!Знать, судьба.

— А что в один день помрем — не страшно тебе? Значит, когдая, тогда и ты?