славного рода Акорна. Мы рождены, чтобы показывать южанам голый зад. Приезжай, если хочешь его поцеловать».

Под конец письма Абнера трясло, почти как во время очередного приступа. Отложив скрученный пергамент, он закрыл лицо и захохотал во всю мощь своих больных легких. Смеялся долго, пока слезы не потекли из глаз, а потом утерся и, пошатываясь, поднялся на ноги.

Спальня стала его обителью после позора, испытанного на празднике, и Абнер даже прекратил посещать нудные заседания своего скорбного Совета. Отчасти из-за острого нежелания видеть фальшивые улыбки на их лицах и трусливо опущенные к полу глаза. Но в целом – из-за пса, не на шутку разошедшегося в его тщедушном теле.

Абнер оперся на палку, которую невесть откуда приволок ему лекарь. Очевидно, желая помочь, но так сделалось только хуже. Абнер напоминал сам себе отца – грузный и одутловатый, в свои последние дни Стеврон не обходился без костылей. Ими он гонял слуг и пинал сына, стоило только подойти поближе. Мерзкий характер старого короля с возрастом сделался только гаже. И теперь, ступая по тем же коврам в точно таком же бессилии, Абнер чувствовал, как его слабое сердце заходится в ужасе.

Огромное, в полтора роста зеркало показало тощего мужчину, который не был Абнеру знаком. Побелевшими от напряжения пальцами он цеплялся за палку, другой рукой ощупывал впалые заросшие щеки. Густая шапка нестриженых волос спадала на плечи, и их приходилось откидывать назад. Абнер подался вперед и коснулся гладкой холодной поверхности кончиками пальцев. Отражение повторило его движение, хмыкнуло и поправило съехавший с узких плеч халат.

Кровать стояла недалеко, однако каждый шаг давался Абнеру с трудом. Оставалось пройти всего ничего, когда нога предательски согнулась и, дрогнув, заставила Абнера упасть на пыльный ковер. Слуги не прибирались здесь: он гонял их, не желая видеть лишний раз. Но заставлял пробовать каждое блюдо, которое ему приносили. Кто его предал на этот раз? Брунна? О ней он не слышал уже много дней. Может, жена даже успела разродиться и подарить королевству наследника.

«Ну уж, – одернул себя Абнер, – о таком мне бы точно сообщили».

«Или нет?» – ехидный голос отца раздался в голове и открыл двери сомнениям.

Вдруг советники, которых он своими руками усадил на высокие кресла, бросили его? В надежде, что король, скрутившись на ледяных простынях, подохнет, освободив их вероломные шеи от ярма.

Кто его предал на этот раз?

Брунна не стала оспаривать обвинение. Только посмотрела на Абнера своими равнодушными глазами и пошла прочь, не оказав никакого сопротивления. Так же отреагировал и яграт: молчал, пока его волокли по уходящим во тьму ступеням. Драгоценную супругу заперли в одной из башен, приставив охрану из его личной гвардии. А для мольца приготовили подвал, набитый винными бочками и крысами. Риг, правда, настаивал на скорой казни. Но Абнер решил повременить.

Мейдж, новый лекарь, обещал, что его настойка поможет Абнеру прийти в себя за неделю. Однако Абнер не знал, существует ли в мире лекарство, способное заставить тысячи людей забыть о том, как обделался их король прямо в праздничные одежды.

– Вот сука.

Абнер хлопнул ладонью по ковру и поднес ее, почерневшую, сморщенную, к лицу. «Скверна», – сказал бы яграт. Они бы отрубили Абнеру конечности, эти фанатичные мольцы. Вот почему он постоянно носил перчатки – и все равно не смог утаить свой секрет. Да и секрет ли? Слишком многие знали о его беде, а даже двое – это на один болтливый рот больше.

Хорошо бы напиться, но лекарь запретил. Отобрал последнюю радость, и Абнер снова ругнулся. Теперь-то он хорошо понимал Тита и причины, по которым Дага топил свою тоску в вине. В его же, Абнера, чаше плескалось одно только горе.

Вечером собирался военный совет, а Абнер собирался с духом, чтобы на него попасть. С трудом заставив себя подняться, вынул из кармана перчатки и, скрыв под ними скверну, направился к выходу из покоев. В коридоре, неся одинокую вахту, стоял гвардеец, закутанный в синий плащ. Заметив, что на него в приоткрытую дверь смотрит сам король, парень встрепенулся, и на лице его застыло испуганное выражение.

– Вели натаскать мне воды. И позови Мейджа. Старый пердун должен сейчас сидеть в своей клетушке, так что долго искать не придется. Живо.

Убедившись, что охранник отправился выполнять его поручения, Абнер запер дверь и заложил ее засовом. Прежде королевскую спальню стерегли двое, но Абнер велел оставить только одного. Если сторож решит напасть, с одним справиться Абнеру удастся, а вот с двумя – вряд ли.

«Я схожу с ума».

Абнер приучился спать с мечом. Клинок дарил ему столько же тепла и нежности, сколько и Брунна, а потому разница почти не ощущалась.

Даже целителя он взял другого – того, кто недолюбливал королеву.

Сидя за столом и делая вид, что разбирает бумаги, Абнер украдкой наблюдал за снующими слугами. В центре комнаты они водрузили ванну и теперь бегали туда-сюда с ведрами. Часть воды выплескивалась на пол, и тогда на Абнера смотрели перепуганные глаза. Но вообще они старались его не замечать. Невидимка – вот кем он стал после своего позора. Интересно, что они говорят о нем, когда остаются по ту сторону двери? То же, что говорили о Стевроне?

Однажды Абнер, еще будучи мальчишкой, подслушал разговор двух кухарок. И узнал чуть больше, чем рассчитывал: оказалось, обсуждали дородные тетки королевское достоинство. Да так, что под конец их разговора и уши, и щеки Абнера горели не хуже угольев. Тогда Абнер поклялся никогда не спать со служанками. Думал, наивный, это убережет от сплетен!

– Довольно. Подите прочь.

Одна из девушек, самая хорошенькая, застыла с охапкой тряпок в одной руке и куском мыла – в другой. Растерянно хлопая глазами, девица смотрела на Абнера так, будто перед ней сидел не человек, а чудовище из детских сказок.

– Но… а как же… омовение… Вы справитесь? Ваше величество, – под конец фразы лицо служанки сделалось алым, и Абнер, смягчившись, улыбнулся.

– Да. Ступай.

Его добродушный оскал напугал девицу посильнее гневного окрика, и она, поспешно сложив свою ношу на пол, бросилась к двери. Тук, тук, тук. Абнер снова закрыл свои покои и только тогда сбросил с себя одежду.

Горячая вода обжигала тело, покрытое струпьями. Под кожей змеились черные вены, разгоняя дурную кровь. Гнойники лопались и воняли, но Абнер к этому уже привык. Часть проклятия, расплата за гордыню, – оказывается, он отличался от отца меньше, чем хотелось бы. Стеврон бы посмеялся над сыном. Старый дурак любил позубоскалить, упившись