дойным стадом, но я ни в какую не согласился, не выдержу его присутствия, — сказал Алексей, торопясь уложиться в отведенное дорогой время. — Ты, молодец, справился с Филиппом Григорьевичем, а я слаб. Меня одно держит в этой жизни — рядом со мной Людмила. Иногда встречаюсь с нею. Она, говорит, что из-за меня ушла от мужа, бросила дом. Может это и так. Сейчас женщина живет у бабы Паши, хочет пойти работать на ферму дояркой. У нее есть сын, Григорий, так он уже почти взрослый и в тоже время ребенок, приедет на заборах фашистских свастик нарисует и в Москву. Филипп Григорьевич потом оттирает, и ругается. Правда, если быть честным Людмила с парнем уже справиться не может. Григорий пьет, курит и не только табак, но порой и травку. Еще связался с нехорошей компанией, вступил в какую-то нацистскую организацию, — выдохнул Зоров, перевел дух, а затем снова принялся говорить — времени не хватило. Я остановился у дома родителей, чтобы выслушать его до конца, затем немного прошел в сторону автостанции.

— Надежда, слезно просит, чтобы я вернулся домой, — переключился с Людмилы на жену Алексей. — Написала мне письмо, листов на пять, а когда я попытался ее прижать, оттолкнула. Вот и пойми их женщин — то нужен ей мужик, то не нужен, — опустил глаза, затем поднял их и сказал: — Меня разрывают на части и «туды и сюды», — помолчал и, не дожидаясь от меня совета, тут же спросил:

— А ты когда собираешься за своими?

— Сейчас какой день? — задумался я, и сам же ответил: — Выходной — воскресенье! На следующей неделе ждите меня. Нормально будет? — я посмотрел на Зорова — если бы ты не приехал…

— Понятно! Ты бы был у нас! — дополнил меня Алексей.

— Да! — подтвердил я. — Да, и не забудьте баньку истопите. Мне нужно сбросить вес, разжирел я что-то. Видно, плохо меня гоняет мой тренер Олег Анатольевич, не справляется.

— Хорошо! — крикнул Зоров, махнув на прощанье рукой, и чтобы не опоздать на автобус — у него было в запасе минут десять, не больше, — заторопился на станцию.

На следующей неделе я, в выходной день, отправился в поселок за женой и сыном. На обратном пути за мной увязался Филипп Григорьевич. В машине было мало место. Я не знал, что и делать. Светлана предложила часть вещей оставить до следующего раза.

— Ну, куда ты лезешь, не видишь? — сказала ему Мария Федоровна. — Из-за тебя Андрею нужно снова приезжать! Я, что не знаю, отчего ты в город прешься? Далась тебе эта политика?

— Я, хочу поговорить с Николаем Валентовичем, — сказал ей Филипп Григорьевич. Наверное, моих слов для него было мало. Моего тестя интересовал один вопрос, который мне был не понятен — для какой цели государство разрешило создавать кооперативы. Ему казалось странным то обстоятельство, что в банке даже ссуду давали. Он не понимал и требовал разъяснения.

— Я, вот работаю в госхозе…

— Не в госхозе, а в совхозе! — тут же поправила его жена.

— Да какая разница, — парировал Филипп Григорьевич.

— А такая! — снова вмешалась Мария Федоровна. — Что бы не произошло, на твой век работы хватит! Сколько у тебя в стаде голов? Восемьсот! И у Алексея триста. Вот и крутите коровам хвосты, зачем лезть туда, куда тебя не просят. Политикой пусть занимаются люди, сведующие, знающие в ней толк. Вот так!

Однако Мария Федоровна оказалась не права — эти люди, которые должны были заниматься политикой, не очень-то и были сведущими, иначе совхозные стада не стали бы так стремительно сокращаться. Скоро их этих самых голов в совхозе стало пятьсот, затем триста и после стадо снизилось до сорока. Ферма стала не нужна. Да и не только ферма, поля тоже перестали засеваться.

Я подбросил тестя по дома родителей. Он, тут же едва поздоровавшись с Любовью Ивановной и Николаем Валентовичем, вышедшими нас встречать, затеял разговор. Мать оставила моего отца и тестя и накинулась на внука.

— Максимка, Максимка, иди сюда! Дай-ка, я тебя потискаю! — сказала она мальчику. — Вон, какой ты большой вырос. Он таращил на бабушку глаза и улыбался.

Мой отец в это время рассказывал Филиппу Григорьевичу об изменениях произошедших у них в министерстве:

— Я удержался, — говорил он, — а вот многие были вынуждены «уйти». Нет, их не выгнали просто так — на улицу. Процентов десять пристроили в учреждения более низкого статуса — отраслевые научно-исследовательские институты, на заводы, для другой части специально создали структуру — своего рода буфер между министерством и предприятиями отрасли. Он — для координации. — Николай Валентович помолчал, затем многозначительно поднял глаза вверх:

— Что я скажу, грядут большие перемены! Президентом дано указание на создание частной собственности. Насколько это серьезно — неизвестно. Может шаг, два сделают и на попятную, не ориентируюсь. У тебя есть какие-нибудь задумки, не раздумывая, бери в банке деньги — сколько можешь унести, нет — и суда нет. Вот так. Для верхушки — той, которой понятен курс — время реформ, лафа. Для простого народа — эти реформы, я думаю, принесут много горя. Хорошо, если и зачинщиков затронет… — не так обидно будет.

В дом я и Светлана не заходили. Немного потолклись во дворе. Погода была отличной. Конец августа.

Я забрал сына у матери и передал его жене. Мы попрощались и поехали к себе, в микрорайон. Филипп Григорьевич остался у родителей. Я заехал вечером, забрал его и отвез в поселок, заодно на обратном пути прихватил вещи, которые не вошли в салон «Жигуленка».

Жизнь у меня по возвращению жены и сына стала веселее. Тишина сменилась звонким лепетом, криками, плачем, топотом ног. Сын просыпался рано. Он для меня заменял будильник. Я работал и благодаря, наверное, только сыну не просыпал — вовремя уходил на работу.

Жена кормила мальчика и бежала с ним в поликлинику. Необходимо было показаться множеству врачей и получить медицинскую справку для того, чтобы отправить сынишку в «детский сад», без нее его не принимали, хотя и выделили место. Светлана мечтала о том дне, когда она отправиться на завод. Работать она на нем долго уже не собиралась — ее мысли витали далеко в Москве.

Наступил день — анализы были все сданы — врачи дали — «добро» и я рано утром, взяв сынишку за руку, вышел на улицу. Светлана убежала на работу несколько раньше нас.

Детский сад был недалеко от дома. Мы прошлись по улице свернули во двор — немного пропетляли и оказались у белого двухэтажного здания, расположившегося в зелени деревьев, кустарников, огороженного