Петр Васильевич, разумеется, сказал, что это не так, и это, разумеется, была ложь. И даже не ложь, а обыкновенное, по-детски примитивное вранье. Он, генерал-полковник, с бессмысленным упорством уличенного в краже конфет пятилетнего мальчугана твердил: нет, это не я. Не я, и точка, а кто, не знаю. Может, кошка…

«Подумай, Петр Васильевич», — устало сказал на прощанье Потапчук. И как сглазил: с той минуты Петр Васильевич больше ни о чем не мог думать, кроме этих его кукловодов.

Выдумать можно все, что угодно: пришельцев из иных миров и пространств, таинственных мудрецов, обитающих в морских глубинах или в неизведанных лабиринтах уходящих к центру Земли пещер. Кто-то верит в призраков и скорый конец света, кто-то всю жизнь гоняется за снежным человеком, а вот Федор Филиппович от большого ума и на почве нервного стресса измыслил какой-то нелепый заговор.

Но так ли уж это нелепо, как кажется? Даже если Потапчук бредит, в логике ему не откажешь. Да и заговоры, особенно успешные, нелепыми не бывают. Это тот самый случай, когда цель оправдывает средства. А целей своих эти люди добиваться умеют — если, конечно, они существуют еще где-либо, помимо воспаленного воображения без пяти минут арестованного генерала ФСБ Потапчука.

Что ни говори, а ежа под череп Федор Филиппович Петру Васильевичу запустил, и ежик оказался на удивление крупным, живучим и подвижным. Он деловито копошился там, под черепом, покалывая своими иголками усталый мозг, сновал, топоча лапками, взад-вперед, то и дело выглядывая из самых неожиданных мест: ку-ку, а вот и я! Обычно ежики не кукуют, но этот ежик был особенный. Его до смерти хотелось придавить сапогом — хотелось, но не получалось: боязно было проколоть ступню, уж очень острыми и крепкими выглядели иголки.

В другое время от бредней впавшего в немилость у руководства генерала ничего не стоило бы отмахнуться: в попытках отвлечь от себя внимание и спасти свою драгоценную шкуру люди сочиняют еще и не то. Но сейчас было не другое время, а то, которое было, и брошенное Федором Филипповичем семя упало на благодатную, хорошо подготовленную почву. Его слова прозвучали в унисон с одолевавшими Петра Васильевича сомнениями: не то мы делаем, ох, не то! И может ли быть, чтобы все неудачи и позорные ошибки последних лет были просто цепью несчастливых случайностей? Как в той бородатой байке про работягу, который волок через стройплощадку сварочный аппарат и, не удержав, уронил эту тяжеленную хреновину себе на ногу. Уронил, запрыгал от боли на здоровой ноге и, чтобы в придачу ко всему не шмякнуться в грязь, схватился рукой за протянутый на высоте человеческого роста временный силовой кабель. А другой работяга идет мимо и видит: человек держится за провод под напряжением, подпрыгивает на одном месте и орет, как недорезанный. Ему все мигом становится ясно, и, разобравшись, как ему представляется, в обстановке, мужик приступает к спасательной операции: в полном соответствии с инструкцией по технике безопасности хватает случившийся поблизости деревянный, а следовательно, диэлектрический брус сечением пять на пять сантиметров и со всей дури лупит этой дубиной пострадавшего по сжимающей кабель руке. Поскольку брус тяжелый, а силы ему не занимать, пострадавший в дополнение к перелому свода стопы получает еще и перелом запястья.

Так и мы, подумал Петр Васильевич, возясь с проволочным крючком и щеколдой на дверце голубятни. Пытаясь предотвратить одно, провоцируем другое — причем, заметьте, сплошь и рядом провоцируем это другое, так и не предотвратив первого. Попытка исправить ошибку приводит лишь к усугублению последствий, движение к вершинам прогресса превращается в дорогостоящий цирк уродов на потеху всему цивилизованному человечеству. Широко и повсеместно декларируемое стремление к миру оборачивается кровавой междоусобной резней; чем демократичнее выборы, с тем большей вероятностью наверху оказывается какой-нибудь прощелыга с темным прошлым и туманным будущим. В интернете открыто называют действующую власть бандитской, и весь этот бардак — результат наших усилий, плоды политики, которую разрабатывали и проводили в жизнь, казалось бы, образованные, неглупые и где-то даже порядочные люди.

Так что это — случайность? Тотальное невезение в масштабах целого государства?

Да хрен тебе — случайность, подумал он, открывая дверь голубятни. Потапчуак-то, похоже, прав! Надо бы подключить пару толковых ребят и предложить ему плотно поработать в этом направлении…

И еще он подумал, что, стоя тут, на крыше, представляет собой завидную мишень. Местечко было выбрано, как по заказу — единственное на всем участке, где снайперу ничего не стоило взять его на мушку.

И в это самое мгновение майор Григорьев плавно потянул на себя спусковой крючок «драгуновки». Винтовка сухо щелкнула, толкнувшись в плечо скелетным прикладом, дымящийся затвор выбросил гильзу — тоже дымящуюся, горячую. Топтавшийся на острие перевернутой прицельной галочки монстр, в которого незаметно преобразился генерал Лагутин, послушно рухнул мордой вниз, разбросав по залитому омерзительной слизью клепаному стальному полу подземелья двухметровые лапы с пучками щупальцев на концах. Гигантские плоские ступни с кривыми серо-зелеными когтями пару раз конвульсивно дернулись и замерли носками внутрь, а пятками наружу, красное пластиковое ведро откатилось в сторону, рассыпая по полу свое похожее на груду опарышей содержимое. Мелкие, белесые, смахивающие на вшей-переростков монстры принялись жадно клевать этих опарышей, а один, пройдясь по трупу поверженного гиганта, неожиданно расправил перепончатые крылья и взмыл в кроваво-красное, подернутое черными дымами далеких пожаров небо преисподней. Григорьев хотел его подстрелить, но передумал: летучая тварь была далеко и не представляла опасности, а патроны следовало поберечь: в здешних краях водились экземпляры пострашнее того, которого он только что завалил.

Он выпрямился во весь рост, широко расставив ноги и держа наперевес армейскую снайперскую винтовку с длинным глушителем и восемью патронами в обойме. Девятый находился в стволе, и майор сразу же его израсходовал, навскидку, от бедра выстрелив в возникшего ниоткуда, словно бы из-под курящейся зловонным паром земли, монстра отвратительной пятнистой окраски.

— Земляне не сдаются! — крикнул он другим пятнистым монстрам, что валом валили из бронированной шахты ведущего в чертоги самого Сатаны скоростного лифта, и выстрелил снова.

Остроносая винтовочная пуля прошила навылет тарелку спутниковой антенны и ушла в никуда. Выстрелить еще раз майор не успел: не полагаясь на щупальца и клешни, монстры открыли беглый огонь из ручного оружия, и этот огонь оказался точным — с точки зрения майора Григорьева, избыточно точным.

Падая, он подумал, что выбрал не тот уровень сложности. Мгновением позже он вспомнил, что ничего не выбирал, а потом, уже лежа на теплом от утреннего солнца бугристом рубероиде, увидел, что никаких монстров нет и в помине — нет и, вероятнее всего, никогда не было.

— Охренительные… таблетки, — с трудом выговорил он испачканными алой артериальной кровью губами и отошел.

Его слов никто не слышал, но командир оперативной группы, руководивший задержанием засевшего на крыше снайпера, целиком и полностью разделял мнение покойного майора.