— Случаются времена, когда приходится жертвовать, ижертвовать многим, — продолжал Ортзел. — Ежели нога человека застрялав камнях на дне омута, а вода поднялась уже до подбородка, не должен ли человекс сожалением, но пожертвовать ногою, чтобы спасти жизнь? Так же и с нами. Вглубокой печали должны мы пожертвовать целым Арсиумом, раз речь идет о судьбе матери— Церкви. Мы стоим лицом к лицу с гибелью, братья мои. Во времена прошедшиеКурия всегда с чрезвычайной неохотой принимала такие тяжелые, ответственныерешения, но теперешнее положение — труднейшее со времен земохского вторженияпятисотлетней давности. Бог ждет от нас решительности в эти тяжкие времена,братья мои, Он ждет, что мы положим все слабые силы свои на спасение егоцеркви, управление которой, волею провидения, доверено нам. Таким образом, ятребую проведения немедленного голосования. Вопрос, поставленный насправедливый суд ваш, братья, очень прост. «Можно ли считать положение,сложившееся в Чиреллосе, грозящим гибелью святой церкви Господней и истиннойвере»? Да или нет?

Глаза Маковы полезли на лоб от такой неожиданности.

— Что вы, что вы! — воскликнул он. — Ситуациянаша вовсе не столь безнадежна. Ведь мы даже не попытались вступить впереговоры с армией, стоящей у наших ворот, и…

— Патриарх Макова, кажется не в себе, — резкооборвал его Ортзел. — Напомню: вопрос о гибели церкви и веры не подлежитобсуждению.

— Я не знаю такого закона! — упорствовал Макова.

Ортзел сурово взглянул на тощего нескладного монаха,сидящего за заваленным различными манускриптами столом рядом с кафедройпредседательствующего.

— Ну, что скажешь, законник?

Монах принялся суетливо переворачивать страницы иразворачивать свитки.

— Что там происходит? — с недоумением спросилТелэн. — Я что-то не понимаю.

— Если положение признают грозящим гибелью церкви иверы, — объяснил Бевьер, — Курия берет в свои руки бразды правлениявсей Эозией, и ей принадлежит власть не только духовная, но и гражданская ивоенная. Такого, кажется, не бывало очень давно, наверно, потому, что королиЗападных королевств всегда всеми силами противятся этому.

— Но разве вопрос о гибели церкви и веры не требуеткакого-либо особого голосования, или даже единодушия всей Курии? — на этотраз вопрос задал Келтэн.

— Не думаю, не знаю, — ответил Бевьер. —Послушаем, что скажет законовед.

— Но все равно, — проворчал Тиниен, — по мне,так здесь слишком много слов. Ведь мы уже послали за Воргуном и сообщили ему,что церковь оказалась перед лицом гибели.

— Видно, никто не позаботился сообщить об этомОртзелу, — усмехнулся Улэф. — А он ярый законник, и не стоитрасстраивать его впредь, сообщая о такого рода проделках.

Монах-законовед, с лицом белым как мел от волнения поднялсяи прокашлялся. Его голос, от природы скрипучий, то и дело давал петуха отиспуга.

— Патриарх Кадаха совершенно верно передал буквузакона! — объявил он. — Вопрос о гибели веры и церкви должен быть —разрешен немедленным тайным голосованием.

— Тайным? — вскричал Макова.

— Так говорится в законе, ваша светлость. Решениепринимается простым большинством.

— Но…

— Я должен напомнить патриарху Кумбийскому, чтодальнейшие прения неуместны, — резко проговорил Ортзел. — Я требуюголосования, — он огляделся вокруг. — Ты! — он указал пальцем насвященника, сидевшего неподалеку от Энниаса, — принеси все, что необходимодля проведения тайного голосования. Насколько я помню, все это покоится справаот трона Архипрелата.

Растерявшийся священник испуганно уставился на Энниаса.

— Пошевеливайся! — взревел Ортзел.

Священник вскочил и опрометью бросился к задрапированномучерным трону.

— Кто-нибудь должен объяснить мне все это, —потребовал сбитый с толку Телэн.

— Позже, Телэн, — мягко сказала Сефрения. На нейбыло тяжелое черное одеяние, издали похожее на монашеское, полностью скрывавшееи ее принадлежность к стирикам, и пол. Она сидела посреди рыцарей Храма,загораживающих ее от ненужных взглядов своими массивными доспехами какстеной. — Давай-ка лучше понаблюдаем за этим изысканным представлением.

— Сефрения, — покачал головой Спархок.

— Прости, — тихонько засмеялась она, — явовсе не собиралась насмехаться над вашей церковью, но все эти запутанныецеремонии…

Все необходимое для голосования представляло из себявместительный покрытый пылью ящик безо всяких прикрас и два кожаных мешка,опечатанных вверху тяжелыми свинцовыми печатями.

— Патриарх Кумбийский! — торжественно произнесОртзел, — ты председательствуешь сейчас. В твою обязанность входит снятьэти печати и проследить за тем, чтобы были розданы марки.

Макова бросил на монаха-законника быстрый взгляд. Тоткивнул.

Кумбийский патриарх принял из рук священника мешки, сорвалпечати и вынул из каждого по плоскому кружку размером с монету — один белый,другой, соответственно, черный.

— При помощи этого мы будем голосовать, — объявилон, поднимая над головой руку с зажатыми между пальцев марками. —Традиционно черная марка означает — «нет», а белая — «да». Раздайте маркипатриархам, — приказал Макова паре молодых служек. — Каждый членКурии должен получить одну белую и одну черную, — он прокашлялся. —Да придаст вам Всевышний мудрости, братья мои! Голосуйте так, как повелит вамваша совесть, — краска постепенно возвращалась на побледневшее лицоМаковы.

— Наверное, он прикидывает в уме, кто какпроголосует, — предположил Келтэн. — У него пятьдесят девять, а у нас— по его мнению — должно быть лишь сорок семь. Но он ничего не знает о техпатриархах, которых мы спрятали в комнате здесь неподалеку. Воображаю, какимэто будет для него сюрпризом, хотя перевес все равно остается на его стороне.

— Ты забыл о тех, кто еще не определил до конца своихсклонностей, Келтэн, — напомнил ему Бевьер.

— Так они наверняка воздержатся. Они все еще надеютсясорвать где-нибудь куш, и вряд ли сейчас решат, к какой стороне примкнуть.

— В этом голосовании, по закону, нельзя воздерживаться.

— И откуда ты знаешь так много о церковных законах,Бевьер?

— Я же говорил уже, что изучал военную историю.

— А причем тут история-то, тем более военная?