– Вы что-то вспомнили? Выкладывайте!

– Один раз чего-то «шифрующая» программа засбоила… Или у него сбой возник, или у меня, не знаю. Но я некоторое время слышал нормальную речь… Голос у Диспетчера, или у того, кто так назвался, он такой…

– Какой?

– Он как будто простужен был. Хрипастый такой голос…

– Хриплый?

– Да, точно… По ходу разговора канал наш заскремблился… Да… и больше я этого хриплого голоса не слышал.

Игнатьев внимательно смотрел на сидящего в позе «лотоса» – настолько, насколько ему позволяют находиться в этой позе браслеты на руках и ногах, – субъекта.

Только сейчас, находясь в этом бункере, видя воочию «бывшего человека и бывшего гражданина», того, кому посвящены две трети материалов сверхсекретного досье, с которым он ознакомился несколько часов назад, Николай Федорович понял, почему так стремительно развивались события в «деле Пашкевича».

Только сейчас он понял, почему сразу же подключилось самое высокое начальство. Понял, почему так спешно была создана сводная опергруппа, которую поручили возглавить именно ему, и почему высокое руководство, получив первые данные по «делу Пашкевича», связало эти события с другими событиями, с другими личностями.

– Номер Один… – Игнатьев откашлялся в кулак. – Номер Один, вспомните, что Красильников говорил вам лично про «дело на миллион»?

– Про «дело на миллион», – механически повторил задержанный. – Красильников… Да. Помню. Роман сказал, что осенью или зимой ожидает крупный заказ.

– Что это означало?

– Для меня? Хорошо оплачиваемую работу.

– Какого рода? Он делал какие-то намеки?

– Не намеки… он прямо сказал.

– Что именно?

– Что будут валить кого-то из оппозиции.

– Валить? Расшифруйте, что подразумевается под словом «валить».

– Ну… понятно ведь. Валить… это валить. Чего тут неясного.

Из динамика вновь послышался строгий голос.

– Заключенный, вам задали вопрос! Расшифруйте, что означает – «валить»?

– Ну… ликвидировать, – хмуро произнес заключенный. – Лишить жизни то есть.

Игнатьев прочел в досье об этом эпизоде из данных «Номером Один» показаний, но решил все же уточнить:

– Скажите, а Красильников называл в этой связи какие-то имена или фамилии? Кто должен был стать жертвой? Кто выступал заказчиком?

– Он говорил только, что такой заказ будет… Но фамилий никаких не называл.

– Роман Красильников уже вел какие-то предварительные переговоры по этому заказу? На него кто-то выходил уже с такими предложениями? Что вам об этом известно?

– Он сказал, что мимо него, а значит, мимо меня, это дело не пройдет.

– То есть что по этому вот заказу, на который намекал Красильников, ожидается крупная выплата?

– Да.

– Красильников назвал сумму вашего гонорара?

– Он сказал, что я за исполнение получу не меньше «лимона»

– Речь о деньгах? Расшифруйте!

– Миллион в европейской валюте. Сказал, что если мы отработаем качественно… я, то есть, отработаю… то можно будет спокойно уходить на обеспеченную пенсию.

– А почему он так загодя поднял с вами эту тему? Это ведь… не совсем разумно и так не свойственно для вашего бизнеса?

– Я собирался завязать.

– Уйти из этого вашего бизнеса?

– Да. У меня имелись кое-какие сбережения…

– Вы ему об этом говорили?

– Нет. Но он, думаю, сам догадался.

– Роман Красильников был единственным из работодателей, кто знал вас в лицо? Единственным, кто знал вас как исполнителя?

– Я ни с кем из них лично не встречался. Никогда.

– Для вас, Номер Один, исполнение заказов было способом зарабатывания на жизнь?

– Да… В том числе и это.

– Что еще?

Заключенный продолжал смотреть прямо перед собой в неведомые дали. Помолчав немного, он сказал:

– Кто-то же должен делать такую работу. Кто-то должен наказывать… убирать тех, кто этого заслужил.

– На это есть суды, есть правоохранительная система… Есть, наконец, государство.

– Если бы эта государственная машина работала как надо, зачем бы были нужны такие, как я?

Игнатьев криво усмехнулся. Как он и подозревал, у того, с кем он сейчас разговаривает, есть своя логика, своя правда, своя аргументация. Даже сейчас, закованный в браслеты, с ошейником, за который его водят по каменным клетям бункера, как дикого зверя, он, этот «бывший человек», имеет свое оправдание тому, чем он занимался на протяжении последних нескольких лет. Игнатьев понимал, что некоторым его аргументы даже могут быть близки и понятны. Но общество, каковы бы ни были недостатки существующей экономической и политической системы, не может позволить себе жить беззаконно. Оно не может позволить кому-либо отнимать человеческую жизнь без законного суда и следствия. Иначе это будет не общество, не государство, не народ, а звериные джунгли, где царят лишь хищнические инстинкты, где нет места человеческому.

– Вы дали показания, что Красильников передал вас этому… Диспетчеру?

– Да.

– У вас есть какие-нибудь версии или догадки, кем может быть этот субъект по прозвищу Диспетчер?

– Нет.

– А касательно возможного места его работы?

– Гм… Он или в органах работает… в полиции, возможно. Или… даже скорее всего, в каким-нибудь охранном предприятии.

– Почему вы так решили?

– Я сужу по его возможностям.

– Это Красильников предоставил Диспетчеру ваш контактный номер?

– Да, контакты дал Роман.

– С вашего согласия?

– Это был разовый контракт. Но потом Диспетчер еще раз вышел на меня. Самостоятельно, без ведома Романа. И я понял…

– Что Красильников вам больше не нужен в качестве нанимателя?

– Да, – после паузы сказал он. – Я понял, что он более мне не нужен.

Игнатьев задал еще несколько вопросов по теме коммуникаций с неким Диспетчером. Затем, поняв, что ничего нового сверх того, что узнал, что было написано в досье, не выяснит, прекратил допрос.

Он уже собирался дать знать Арцыбашеву, что охранники могут увести заключенного, когда тот вдруг подал голос:

– Гражданин начальник, разрешите вопрос?

Николай Федорович удивленно приподнял бровь.

– У вас вопрос? Или просьба?