Она, конечно, поняла, что я нарисовался здесь не из-за ее красивых глаз или недурственных женских прелестей. Прозвучавшие из кухни два плотных хлопка, думается, лишь укрепили Копылову в самых худших ее опасениях. Она была в ужасе от моего появления, чего уж там.

Поддев край пластыря, я отодрал липучку с ее уст. Она взвизгнула протестующе; но я потушил недовольство тем, что приставил пистолет с глушителем к повязанной платком голове.

– Вот же с-сука, – процедил я. – Ты меня сдала!.. Другого зацепа, другого выхода на меня, как только через тебя, Копылова, не было!

– Н-не понимаю, о чем вы…

– Я ведь предупреждал тебя, чтоб ты про мою просьбу сделать украинские документы – не распространялась!

Она хотела что-то сказать, но никак не могла сообразить, что именно следует говорить. На ее глаза навернулись слезы – то ли от страха, то ли от боли, то ли от бессилия.

– Ну?! Хочешь отправиться за своим корешом? – спросил я. – За этим Игорешей, который сейчас обосцаный торчит в предбаннике чистилища?

– Сергей… – Она наконец взяла себя в руки, поняв, очевидно, что ей от меня все же что-то нужно. – Послушайте…

– Нет времени на базары! Кому ты меня сдала, Копылова?! Это кто-то из знакомых Романа?

Судя по ее забегавшим глазам, я, задав этот вопрос, попал точно в яблочко.

– Попробуешь соврать, шлепну и отправлюсь по своим делам, – предупредил я ее.

– Мы можем договориться, – сказала она, кусая губы. – Деньги, например… Я заплачу, не сомневайтесь. Крупную сумму.

– Сколько?

– Сколько скажете.

– «Лимон» баксов за беспокойство и нервотрепку.

– Сумма большая… но я справлюсь, я выплачу.

– У тебя они при себе? – Я кивнул на сумку и чемодан, оставленные в коридоре. – Может, в этих баулах у тебя баблосы?!

– При себе у меня столько денег нет…

– За идиота меня держишь?!

Сказав это, я отошел на пару шагов. Поднял «чезет»…

– Подожди!! – торопливо выкрикнула она. – У меня есть то, что тебе нужно!..

– Ну, ну, – сказал я, чуть опустив ствол. – Давай, выкладывай. Только коротко! И не ори… не стоит беспокоить соседей.

– Информация, которой я располагаю… она очень важная. И касается она непосредственно тебя… Странник.

Мы беседовали уже около четверти часа. В основном говорила она, я внимательно слушал и изредка задавал ей наводящие вопросы.

Возможно, эта ее говорливость, ее нынешняя открытость объясняется тем, что в данном случае она выбалтывала не свои тайны, а чужие, к которым вольно или невольно получила доступ.

А может, причина в том, что Копылова боялась, что ее рассказ покажется мне скучным или малополезным, и я ее пристрелю.

– Вот что, Лариса, – перебил я ее. – В Киев ты пока не поедешь. Здесь, в этой квартире, тоже оставаться нельзя…

– Это почему же? – спросила она. – Разве кто-то знает о ней?

– Ну, я же знаю. Твой приятель вот знает… знал, вернее.

– Вы здесь… – наконец осенило ее, – в этой вот квартире с Ромой встречались…

В следующую секунду она, поняв, что сболтнула лишнее, смертельно побледнела. Но я сделал вид, что не заметил или не понял того, что она только что неосторожно брякнула.

– Меня интересуют бабки, о которых ты говорила, и база данных – об этом мы еще поговорим… Поднимайся! – скомандовал я. – Повернись спиной!..

Я достал из кармана перочинный нож и, чтобы не терять времени на развязывание узлов, чикнул по ним острым лезвием.

– Вещи оставишь здесь!.. Возьмешь только дамскую сумочку!

Копылова встала из кресла, в котором она провела, возможно, самые страшные мгновения в своей жизни. Ноги ее уже вполне держат, не подгибаются. Она опустила руки, потрясла ими – умно, так быстрее восстановится кровообращение.

– Куда мы поедем? – Она осмелела настолько, что уже стала использовать местоимение мы. – Мы что, оставим мои вещи здесь? И… – Она покосилась на коридор, через который можно пройти на кухню. – И этого – тоже?

– Сдался мне твой покойный дружок, – сказал я. – И твои шмотки тоже.

Я свинтил глушитель, спрятал его в карман. Пистолет сунул в кобуру; но куртку застегивать не стал.

– Сейчас мы выйдем из квартиры, спустимся на лифте и пойдем к машине твоего дружка. Понятно?

– Эмммм…

Я продемонстрировал ей брелок с ключами, который изъял у «Игорехи».

– В паре кварталов я оставил свою тачку; мы пересядем и… поедем в одно место.

– Куда? Ты же…

– Отправимся туда, – перебил я ее, – где продолжатся наши с тобой отношения. А теперь двигай на выход! – сказал я. – Если чего-нибудь выкинешь по ходу – пристрелю.

Она сама заперла квартиру, которую еще не так давно использовал ее близкий приятель Роман Красильников, известный в очень узких кругах под прозвищем Решалов, для конспиративных встреч с другим человеком, о котором до недавних пор мало кто что знал. С человеком, у которого, помимо прозвища Странник, были другие имена, фамилии и прозвища, с профессионалом, который выполнял заказы, то есть решал при помощи своих навыков и соответствующих инструментов проблемы, которые нельзя было решить иначе, как только убрав, ликвидировав того или тех, кто был их причиной.

– Лариса, а ты такую… Шнайдер знаешь? – спросил вдруг я. – Зовут ее – Вероника. Высокая, красивая, соломенные волосы… лет ей двадцать семь или около того.

– Шнайдер, говоришь? – сказала Копылова странным голосом. – Хм…

Мы вышли из кабины лифта на первом этаже. Я взял ее под руку; у нее нет шансов сбежать, но я хочу дать этой особе понять, что о подобных вариантах ей лучше и не думать.

– Актриса, которая играла в фильме «Последнее танго в Париже»…

– Не понял, – сказал я. – При чем тут этот фильм?

– Фамилия актрисы, игравшей главную роль, – Шнайдер.

– И что?

Я хотел было спросить, какая связь может быть между Таиландом и Парижем, между той Шнайдер, что играла в этом снятом бог весть когда «Последнем танго…» и моей Шнайдер. Но, решив, что эти вопросы можно будет задать позже – промолчал.

Выйдя из подъезда, возле которого в этот поздний час не было ни одной живой души, мы направились по тротуару вдоль дома туда, где знакомый Копыловой, к которому она обратилась за помощью, оставил вишневую «Мазду».

Я был спокоен, если только можно говорить о спокойствии в подобной этой ситуации.

– Не знаю… – сказала Копылова. – Может, я и ошибаюсь, но…

Увидев человека, торопливо вышедшего из тринадцатого подъезда, я насторожился. Это был невысокий сухощавый парень лет двадцати пяти; он держал руку под полой куртки. На голове у него такая же вязаная шапочка, как и у меня. Краем глаза – периферийным зрением – я засек какое-то движение: справа и чуть дальше, ближе даже к соседнему двенадцатому подъезду.