– Несите все.

Это было, должно быть, помрачение рассудка. Минута безумия. Во всяком случае, входя в злополучный магазин, Элинор не собиралась из него выходить с ворохом коробок, да еще и в новом наряде. Экстравагантном наряде. Но стоило Элинор проявить толику любопытства и примерить эти самые pantalon из Америки, и отказаться от них было уже невозможно. «Если придется бежать, – думала Элинор, украдкой вертясь перед зеркалом, – ничего не будет путаться под ногами».

Расплатившись, она часть коробок отдала горничной и огляделась. К платьям теперь требовалась обувь, и Элинор заприметила совсем рядом небольшую, недорогую на вид лавочку. На витрине выставлены были практичные ботинки и полусапожки – со шнуровкой, как она любила.

– Ах, мисс, вы позволите? – Пегги указала на выглянувшую из магазина Батильды любопытную мордашку в окружении таких же ярко-рыжих локонов.

– Ты меня в этот магазин заманила, потому что у тебя тут родственница? – хмыкнула Элинор. Пегги попыталась покраснеть, но у нее это не вышло. Была горничная, очевидно, особой совершенно бесстыжей. – Иди. Я буду вон в том магазине, выберу себе пару туфель. Найди экипаж и жди меня через полчаса.

Отдав горничной все коробки, Элинор пересекла улицу и спустилась по небольшой лесенке в магазин. Здесь, в отличие от «Батильды и сыновей», было темно, сыровато – даже пахло немного плесенью и влажной кожей, – но обувь, расставленная на прилавке и на темных дубовых полках, была недурной на вид. Весьма практичной, а это для Элинор было главное. Снова встало перед глазами видение, как она убегает от кого-то или от чего-то; видение абсурдное, но удивительно правдивое. Если уж убегать, то лучше всего в этих самых pantalon из Америки и в паре крепких башмаков.

Подойдя к стойке, Элинор ударила по медному колокольчику. Что-то заворочалось в полумраке, и из-за деревянного прилавка показался невысокий человечек – почти карлик, – примерно столь же колоритный, как и давешняя Батильда.

– Чего желает барышня? – проскрежетал он и смерил Элинор весьма неодобрительным взглядом.

Она приосанилась.

– Несколько пар туфель.

– Есть, есть у старого Соломона кое-что для молодой барышни… – сказал мужчина и, прихрамывая, двинулся вдоль стены, уставленной стеллажами с коробками. – Вот, пожалуйте, чудесная пара. В прежние-то времена вся обувка делалась точно по ноге, но люди теперь все бегут, все торопятся куда-то… Но это чудесная пара.

Туфли Элинор и в самом деле понравились. Изящные, на небольшом практичном каблучке, с пряжками. Она с наслаждением сбросила свои старые башмаки, размяла щиколотку и примерила обнову. Точно по ноге!

– Это мы, барышня, сейчас выкинем… – вновь проскрежетал «старый Соломон», протягивая руку к растоптанным старым ботинкам. Рука была коричневая, морщинистая и узловатая, с длинными грязными ногтями, с пятнами ваксы.

Элинор, повинуясь странному чувству брезгливости, отодвинула свои старые ботинки под лавку.

– Не нужно. Они крепкие. Лучше их подлатать и отдать бедным.

– Вот как? – старик пробормотал что-то себе под нос.

– Мне нужна еще одна пара туфель, сапожки, обязательно со шнуровкой, – принялась перечислять Элинор, – и хорошие непромокающие боты на случай, если осень будет дождливой.

– Все принесем, все сейчас принесем… – пробормотал старик и скрылся в темноте в дальней части магазина.

Элинор выдохнула украдкой. Она пожалела уже, что зашла в этот магазин. Был он странный какой-то, слишком темный, слишком мрачный и ветхий для этой части города. Такому самое место в Ист-Энде. Что-то диккенсовское было в нем. Но уходить сейчас было бы невежливо, а Элинор старалась сохранить остатки манер.

И здравого смысла.

Но вот он, последний, ускользал быстрее, чем пролитая на песок вода. Чем дольше Элинор сидела в темноте, в одиночестве, тем тревожнее становилось. Все чудилось, что-то стоит за спиной, дышит жадно в шею, почти трогает длинными, холодными пальцами. Мертвыми пальцами. И туфли, так хорошо севшие, начали вдруг давить, сминая то пальцы, то пятку. Точно она – сводная сестра Золушки, втиснувшая ногу в слишком тесный башмачок.

Сводной сестре Золушки, помнится, отрезали пятку. А второй – пальцы.

Шорох за спиной. Будто бы смешок. Прикосновение к коже чуть выше воротничка жакета. Скрип. Шепот.

Элинор почувствовала, что если не выйдет сейчас отсюда, то сойдет с ума. Если не от беспричинного страха, то от этого нарастающего гула, от этого шепота, от ощущения чьего-то дурного, злого присутствия. Она быстро содрала с ног туфли, натянула свои безнадежно стоптанные башмаки и выскочила из магазина, точно за ней гнались чудовища. Взлетела вверх по ступенями, пересекла улицу и схватила за руку только что вышедшую из магазина «Батильда и сыновья» Пегги. Гора коробок, которую несла горничная, угрожающе зашаталась.

– Идем в другое место, – выпалила Элинор. – Мне это не нравится.

* * *

В библиотеке Дамиан просидел почти до утра, но, как он и думал, пользы это не принесло. Книг было великое множество – пусть и не столько же, сколько в библиотеке замка, насчитывающей несколько сотен тысяч томов, – и ни в одной из них не содержалось описания чудовищ, подобных тем, что видела Элинор. В тех, что Дамиан пролистал, во всяком случае. В его книгах, оставленных на вокзале, также ничего подобного не было – иначе бы Франк запомнил. Оставалась одна только надежда: дневники Гамильтонов. В них Франк не заглядывал, стеснялся отчего-то, да и сам Дамиан, признаться, не открывал их. Утащил из одного только желания досадить матери и возил с собой, совершенно позабыв о том, что вообще может содержаться в этих книгах.

Незадолго до рассвета Дамиан, пропыленный, измотанный, без сил повалился на постель. Он хотел только дать отдых глазам, утомленным, начавшим слезиться, но вместо этого провалился в темноту. В пустоту. Такое случалось с ним. Реже, чем приступы летаргии, выпускающие дух на волю. Реже, чем часы спокойного сна. И это было значительно страшнее летаргии, потому что Дамиан не понимал, где же оказывается. То место – если здесь уместно это слово – пугало до дрожи. Вакуум. Безграничная, бесконечная, черная, как сам мрак, пустота, в которой он висел, не чувствуя тела, постепенно забывая, что оно у него вообще есть. И когда он подступал вплотную к этому моменту полного небытия, своего рода фантомная судорога пробегала – так бывает у людей нормальных в мгновения, когда разум уже почти погрузился в сон. Минута бесконечного падения, мгновение отнявшихся ног и парализованного тела. Всего мгновение, но какое страшное!

И снова пустота.

В себя после подобных приступов Дамиан приходил совершенно разбитым, становился более нервным, дерганым, чем обычно, более злым. Но, как ни странно, тело его в такие дни переполняла энергия, тоже злая. Хотелось