class="p1">– Ты еще недавно подозревал ее, но… она ведь тебе понравилась?

– Она образованна и одинока, ей не на кого оглядываться и некого компрометировать. Единственное, что ограничивает ее, – собственная гордость и, похоже, собственное же понятие о приличиях. И у нее, насколько я теперь могу судить, независимый характер. Мне нравятся такие люди.

– Не ты ли намекал, – напомнил Грегори, – что мисс Кармайкл – типичная гувернантка, начитавшаяся романов?

– Во-первых, я тоже ошибаюсь. Во-вторых, не следует все, что я говорю, принимать на веру. В-третьих, одно не исключает второго, а второе – третьего. О… Элинор.

Теперь она была в платье все того же строгого «учительского» покроя, но насыщенного винно-красного цвета. Исхитрилась одновременно настоять на своем, выполнить требования братьев Гамильтонов и поступить им назло. Дамиану в самом деле не нравился этот фасон, напоминающий о матери, но Элинор в нем казалась… притягательной. Для Дамиана было действительно ново, что кого-то он считает притягательным. Элинор удивительно шел этот богатый на полутона цвет, переливчатый атлас, делающий кожу чуть бледнее, а глаза вместе с тем чуть ярче.

– Потрясающая самокритика, Дамиан. Не думала, что вы на такое способны.

Дамиан открыл уже рот, чтобы ей ответить. А потом он вдруг сообразил, что же услышал – мельком, слишком увлеченный сперва гротескной эйфорией, а затем явлением великолепной Элинор Кармайкл. Он медленно повернулся к брату и спросил:

– Где, говоришь, похоронена Элизабет Найтингейл?

– Лангедок, – удивленно ответил Грегори. – Какая-то деревушка рядом с монастырем Святого Креста.

Лангедок. 1881 год.

В наступившей тишине раздался странный, сиплый вдох. Дамиан обернулся и посмотрел на замершего в дверях Франка, смертельно бледного. Обеими руками он цеплялся за дверные косяки, чтобы не упасть.

Лангедок. 1881 год.

Франк прижал руку к горлу, силясь сделать вдох, а потом начал медленно оседать на пол.

– Франк! – Дамиан метнулся вперед, голова закружилась, и сам он вынужден был хвататься за ближайшую опору.

Первой к Франку поспела Элинор. Опустившись на пол, она положила голову мальчика к себе на колени, похлопывая его по щекам в тревоге. Подняв беспомощный взгляд на Дамиана, она пробормотала:

– Что же делать?..

– Помогите! – севшим голосом потребовал Дамиан.

Грегори взял брата под локоть и довел до двери. Сев на пол рядом, Дамиан принялся растирать ледяные руки своего воспитанника, покрывать их поцелуями, бормоча всяческие нежные глупости, пока краска не начала возвращаться на бледные щеки. Франк медленно сделал вдох синими, бескровными губами, но так и не очнулся. Элинор нащупала пульс.

– Все в порядке… в порядке… – бормотание это было скорее для Дамиана, чем для бесчувственного Франка. И Дамиан был за то благодарен.

– Его надо… отнести наверх… – пробормотал он.

Грегори без лишних слов подхватил Франка на руки и пошел к лестнице, Элинор поспешила за ним, на ходу раздавая какие-то распоряжения. Обессиленный, Дамиан упал на пол и закрыл глаза.

Он должен был подумать об этом. Еще когда впервые было упомянуто о Франции, он должен был подумать о Франке. Он должен был услышать и осознать слово «Лангедок», увязать его с датой раньше. Нельзя было подвергать мальчика подобной опасности.

– Вам тоже лучше пойти в постель, – сказала Элинор.

Дамиан нехотя открыл глаза.

– Я в порядке, позаботьтесь лучше о Франке.

– Я о нем заботилась. Час, – с безжалостным спокойствием сказала молодая женщина. – Он спит вполне спокойным сном. А вот вы лежите на холодном полу, чего вам здоровье явно не позволяет.

– Все со мной в порядке. – Дамиан попытался сесть, но обнаружил, что не может даже пошевелиться. Тело сводило мучительной судорогой. От эйфории и хорошего самочувствия не осталось и следа.

– Поэтому вы такой бледный, – фыркнула Элинор. – Хотя это, наверное, ваш естественный цвет, коль скоро вы не выходите на солнце. Давайте, поднимайтесь.

Она подставила плечо, на которое Дамиан оперся, но идти в спальню отказался категорически. Ругаясь себе под нос (при Грегори она себе не позволяла ничего подобного), Элинор довела его до кресла, после чего подбросила в камин несколько поленьев и поворошила угли кочергой, заставляя огонь разгореться сильнее. Волна теплого воздуха прошла по комнате.

– Что произошло?

– Просто голова закружилась, – спокойно ответил Дамиан.

– Вы-то меня едва ли волнуете, – фыркнула Элинор. – Но что случилось с Франком? Или у него тоже голова закружилась?

– Он… Дайте глоток воды. – Дамиан кивнул на стол. – Когда я встретил его в Лангедоке, в одной маленькой, почти нищей деревушке, мальчик умирал. Умирал буквально, вышвырнутый приемными родителями, отвергнутый всеми.

– Это было в 1881? – понимающе кивнула Элинор. Опустившись на пол возле кресла, она помогла Дамиану напиться. Отличная бы вышла сиделка. – Вы думаете, он как-то связан с?..

Она осеклась.

– Мы все здесь связаны, Элинор, если вы еще не заметили.

Элинор сокрушенно покачала головой.

– Все это очень странно. Я не верю в судьбу, Дамиан, и не доверяю совпадениям.

Дамиан отвернулся и посмотрел на огонь. Игра пламени на рубиновом шелке платья Элинор отчего-то одновременно и завлекала, и раздражала его. Этого зрелища хотелось избежать.

– Так вы не оставите нас, Линор? Ради Джеймса и ради Франка?

Воцарилось молчание. Элинор сидела так тихо, что на какое-то мгновение Дамиану показалось, что она уже ушла. Потом послышался усталый вздох.

– Да, Дамиан, я помогу вам.

– Спасибо, – кивнул Дамиан, не отводя взгляд от огня. – Большое спасибо.

Глава двадцать вторая

Вернувшись в гостиную, Грегори сел напротив, внимательно разглядывая брата. Дамиан был осунувшимся, бледным – еще бледнее обычного, и словно бы кто-то вытащил стержень из него. Откинувшись на спинку кресла, уронив бессильно голову на плечо, он смотрел в огонь, медленно затухающий. Пальцы словно в забытьи тасовали колоду карт. На столике была разложена часть пасьянса. Сидящая на диванчике рядом Элинор Кармайкл машинально трогала то одну, то другую карту. Грегори потянулся за кочергой и поворошил угли, заставляя пламя разгореться с новой силой.

– Не хватает только хлеба, который мы могли бы поджарить, – саркастически заметил Дамиан. – Это было весной 1881 года, как тебе, несомненно, интересно узнать. Я вернулся в Лангедок, хотел побеседовать с одним просвещенным монахом. Я ехал по дороге мимо монастыря Святого Креста, очень старого, одного из самых древних монастырей в тех местах и к тому же совершенно закрытого для всех посетителей. У них сохранился жесточайший устав. И на дороге я наткнулся на умирающего ребенка. Он выглядел лет на пять, уже много позже я узнал, что ему было уже семь.

Взгляд его, нервно пометавшись по комнате, остановился на пламени камина.

– То, как с ним обращались, в какой ненависти он