— Ашшур-ахи-кар — мой верный слуга и один из немногих, кому я доверяю. А ты позволяешь себе обходиться с ним как со своим рабом?! Я спрашиваю еще раз: как он лишился руки?!

— Он посмел схватить меня за руку! — взвизгнула она. — И я отрубила ее!

— Это все из-за Мары?

— Да, эта сучка меня взбесила! Пусть благодарит богов, что осталась жива!.. Ты не слушаешь меня, отец! Должен быть какой-то другой выход!

— Положи правую руку на скамью! — спокойно потребовал Арад-бел-ит.

Принцесса подчинилась почти с вызовом, глядя отцу прямо в глаза.

А он вытащил из ножен меч и одним точным движением, одним взмахом, отрубил ей два пальца — мизинец и безымянный.

Хава побледнела от ужаса и боли, едва не потеряла сознание.

Арад-бел-ит бережно взял отрубленные пальцы, завернул их в платок, чтобы забрать с собой, после чего встал и сказал:

— Я дам тебе время до весны. Но потом сыграем свадьбу… Зажми пока рану. Я позову на помощь.

Вернувшись к Ашшур-ахи-кару, принц отдал ему окровавленный сверток со словами:

— Надеюсь, это хоть как-то загладит вину моей дочери. Найди Адад-шум-уцура — и побыстрее. Она истекает кровью…

* * *

Скифы появились в окрестностях Ордаклоу на рассвете.

Во всем был виноват случай. На скифских разведчиков наткнулись пастухи, гнавшие стадо на зимнее пастбище. Двоих тут же настигли стрелы, но одному, самому молодому и проворному, удалось бежать. И тогда, понимая, что об осторожности можно забыть, разведчики ворвались в предместье, грабя и поджигая дома, сея смерть от меча, копья и стрел.

Во дворце немедленно разбудили Завена. Со сбившимися после сна волосами и помятым лицом, полуодетый, он взбежал на сторожевую башню цитадели, чтобы понять, где идет сражение. На смотровой площадке уже находился Ашшур-ахи-кар.

— Скифы. Не больше двух сотен, может, три, — спокойно заметил ассириец, всматриваясь вдаль.

— Ворье! — воскликнул наместник, от гнева сверкая глазами. — Их бахвальство не знает границ!

— Давно их не было под Ордаклоу?

— Больше года. В последний раз вот так же налетели, сожгли дома, уничтожили виноградники, простояли под стенами четыре дня, а затем исчезли, словно снег по весне.

— Так, может, стоить их проучить? — усмехнулся ассириец.

— А что, ты прав! — вдохновенно вскричал Завен. — Конечно, прав! Этот мальчишка, мой племянник, только и может, что обещать нам мир со скифами, а вместо этого отсиживается от их набегов в столице!.. Авик! — позвал он командира гарнизона, с готовностью ожидавшего приказаний за его спиной.

Немолодой коренастый урарт со шрамом через правую щеку, в тяжелых доспехах и пурпурном плаще, вразвалочку подошел к наместнику и чуть склонил голову.

— Мой господин.

— Сколько у нас воинов?

— Восемь сотен.

— Возьми половину. Выбей из этих собак спесь!

— Наместник, — вмешался Ашшур-ахи-кар, — ты можешь рассчитывать и на моих людей. Позволь мне помочь?

Завен сердечно обнял своего гостя.

— О чем разговор! Мои люди сочтут за честь биться рядом с ассирийцами…

* * *

— Проверить каждый дом! — командовал Таркис. — Парсий, скачи к Ратаю. Передай ему, что вынуждены были вступить в бой, взяли предместье. Карр, бери десять человек и выдвигайся на главную дорогу! Если урарты вздумают выйти из крепости — живо ко мне!.. Кто видел Ариса?!

Улица была усеяна трупами мужчин и женщин. Кто-то стонал, кто-то сдавленно плакал, кто-то звал на помощь, обрекая себя на смерть: этих добивали в первую очередь.

— Кто видел Ариса?!

— Я видел, как он входил в тот двор, с красными воротами, — сказал один из скифов.

Таркис огляделся. Увидел, куда показывал товарищ, благодарно закивал. Около калитки соскочил с коня и вошел внутрь. Арис лежал в сенях в луже крови и уже не дышал. Таркис перешагнул через труп и с опаской ступил во двор.

Первым, кто его встретил, был старый великан с тяжелым топором. Скиф едва успел заслониться щитом. Отбиваться пришлось наугад, почти вслепую. После третьего выпада Таркис увидел, как урарт валится на землю со вспоротым животом.

Едва успел перевести дух, как из дома выскочили, по-видимому, сыновья убитого, вооруженные мечами. Трое, но скиф расправился с ними еще быстрей, чем с их отцом: неопытные, да к тому же бежали они друг за другом. Первого Таркис тоже ударил в живот, отшвырнул в сторону; сразу принялся за второго — выбил меч и пробил грудь; третьего — этот был совсем сопляк — оглушил щитом.

Перевел дух. Вытер кровь с акинака.

Из дома послышался детский плач.

Таркис толкнул дверь перед собой. Осторожно заглянул внутрь. Переступил порог. Никого не нашел, двинулся дальше. Обнаружил еще две комнаты. Оттуда как раз и доносился плач. Скиф замер. Он всегда чувствовал опасность.

— Таркис! Ты где?! — позвал его кто-то во дворе. — Таркис!

А он не мог сдвинуться с места, потому что уже вошел в охотничий азарт. Кто кого обманет, у кого окажутся крепче нервы.

Ребенок закричал сильнее. Таркис увидел край детской кроватки и детские игрушки, разбросанные по полу: деревянную погремушку, тряпичную куклу и деревянного ослика.

— Да где ты?! — ворвался в дом его товарищ. Это был Карр.

И тогда же из комнаты с пронзительным криком выбежала молодая женщина с занесенным ножом.

Таркис был разочарован. Женщина? Он испугался женщины?

Акинак вошел в ее полную красивую грудь так мягко, так легко, что впору было удивиться.

Она умерла почти сразу.

— Вот зачем надо было так кричать? Дичь мне спугнул, — беззлобно пошутил Таркис, входя в комнату, где плакал ребенок.

Карр переступил через труп молодой женщины, покосился на детскую кроватку.

— Ух ты… И что с ним теперь делать?

— Ты за этим, что ли, сюда пришел? — остудил его любопытство командир. — Чего хотел?

Карр поспешно сказал:

— Урарты. Вышли из крепости. Скоро будет здесь.

— Сколько?

— Несколько сотен. Тяжелая пехота и лучники.

— Найди Пала и Сартасиса, скажи: я жду их здесь. Надо решить, что делать…

Дожидаясь сотников, которые вместе с ним командовали авангардом, Таркис по-хозяйски прошелся по дому. Обследовал комнаты — чего-то ценного не нашлось, отправился в кладовку; перерыв там все, двинулся на кухню. Выпил молодого вина, закусил твердой как камень лепешкой, потом наткнулся на молоко в глиняном кувшине. Понюхал, попробовал, сплюнул на пол, однако не потому, что оно было скисшим, а потому что никогда не любил