— Я всего лишь хотела избежать смерти, — проговорила она. — Кто сможет указать границу между злыми намерениями и инстинктом?

— Не знаю. — Я подумал и прибавил: — Может быть, тот, кто будет рассказывать сказку о нас лет через сто, скажет, что это ты повстречалась со злом. Может, всё зависит от рассказчика?

Индра еле заметно кивнула:

— Правда. Правда тянется, как моя кожа. Каждый должен сам постичь, что правильно, а что нет. Так?

— Может быть, — пробормотал я.

Индра помолчала.

— Твой запах… в день, когда ты вернулся из леса, твой запах стал другим. С кем бы ты ни встретился в лесу, сколько бы своего запаха этот человек не передал тебе, что-то произошло в тебе самом, Сем. А теперь у тебя в руках лук и стрелы. Да, человек победил, победил по всем статьям. Человек получил всё. Мы, все прочие, остались ни с чем. Думаю, человека можно поздравить.

И она замолчала. Она умерла. Я постоял, глядя на королеву, замершую в луже собственной крови. Руки сложены на животе, словно Индра хотела обнять то, что в ней, — дитя, которому не суждено родиться. Мне было её жалко. Да, мне правда было жаль её.

— Сем!

Иммер! Я бросился к логову и сунул голову в лаз:

— Всё кончилось. Можешь выходить.

— Не получается! Я не достаю до края! Не д-достаю! — Голос у брата стал тоненький, как иголка, и он заплакал. — Сем, я никогда отсюда не вылезу. — И Иммер заплакал ещё горше.

— Не бойся.

Я отложил лук, лёг животом за землю и сунул руку в нору.

— Можешь ухватиться за мою руку?

Иммер хлюпнул носом и проныл, что не может, но вскоре его пальцы обхватили мои. И я стал тащить его наверх. Конечно, нам пришлось нелегко: несколько раз Иммер выпускал мою руку, с размаху падал и снова начинал плакать. Но в конце концов я его вытащил. Наконец-то он, мой брат, выбрался наверх; я обнял его и стал утешать. Как славно, когда его волосы щекочут мне нос, как славно вдыхать его запах, снова и снова говорить ему: не надо плакать, теперь всё будет хорошо. Индра умерла.

Иммер не захотел смотреть на мёртвую королеву и, пока я собирал стрелы, сидел на камне поодаль. Но всё же он время от времени косился в её сторону. Мрачный взгляд, сердитые тёмные брови. Весь в грязи, одежда изорвана.

— Дураки мы, что залезли сюда, — сказал Иммер. — Лучше бы у Тюры остались.

Я не ответил — ушёл за стрелой, которая улетела за гребень. Похолодало, с горы опускался туман. Поискав немного, я нашёл стрелу за нагромождением булыжников. Когда я вернулся, Иммер так и сидел на камне.

— А правда, что ты сам сделал лук? — спросил он.

— Правда.

— Трудно было?

— Ну так… Времени много ушло. — Я пересчитал стрелы, осмотрел наконечники. — Хочешь пострелять?

Иммер с отвращением замотал головой. Ну да, лук кажется ему страшным. Он же ещё маленький.

Я сунул стрелы в колчан, а колчан забросил за спину. Подошёл к телу Индры и присел на корточки, чтобы взглянуть на неё последний раз. Может, это и странно, но сейчас, израненная, в крови, с уставившимся в пустоту безжизненным взглядом, королева казалась не такой страшной. Может, к такому можно привыкнуть.

— Сил у нас не хватит, а то столкнули бы её в логово, — сказал я. — Похоронили бы. А так — пусть лежит как лежит.

Иммер фыркнул. Его не волновало, что мы бросаем Индру на съедение воронам. Ну да, он думает, что королева всё это заслужила.

— Пошли отсюда, — сказал он.

Я кивнул:

— Да, идём.

И мы полезли вниз по чёрной горе, которая выгибалась над вершинами елей. Мы ползли по-пластунски, лезли через отвратительные колючие заросли, а когда наконец распрямились, то пришлось снова проверить, не испортился ли лук, но он и на этот раз остался невредим. Хороший у меня лук.

Дальше мы зашагали через лес. Летнюю ночь переполняли тихие птичьи трели. Серп месяца висел на небе обрывком шёлковой бумаги. Мы шли уже довольно долго, но лишь теперь Иммер спросил:

— Мы куда?

— В замок, — ответил я. — Нужно кое-что собрать.

— Зачем?

— У нас впереди долгое путешествие.

И мы пошли дальше, оставалось уже немного. По пути мы не особенно говорили. Но Иммер держал меня за руку, и мне было спокойно. Мне нравилось держать его за руку, и я держал его так, сколько себя помнил.

Когда перед нами возник замок, солнце уже поднялось. Туман превратился в дым, поднимавшийся над землёй и таявший в воздухе. Птичьи песни стали звонче, птицы пели последний куплет, а потом должен был наступить покой. В этом покое мы медленно приближались к тёмным временам.

Мы прошли через выломанные ворота. Уже под сводом стены услышали шум, а когда оказались во дворе, возбуждённое рычание стало ещё громче. В нескольких метрах от колодца лежало тело Тьодольва. Громадное, косматое, застывшее. Вода из разбитого кувшина перестала капать, лужа на земле подсохла.

Возбуждённое урчание доносилось из погреба. Мы подошли, постояли, послушали. От тявканья, в котором было что-то безгранично кровожадное, волосы вставали дыбом. В погребе что-то гулко грохнуло — и вдруг все звуки перекрыл пронзительный визг, как будто кто-то процарапал вилкой по тарелке.

— Не будем открывать, — решил Иммер.

— Надо открыть.

— Нет! Не хочу.

— Но мы же не можем бросить их умирать там.

Я присел на корточки и собрался с силами. А потом ухватился за ручку и откинул крышку.

Моему взгляду открылся хаос: клочья шерсти, кровь, яростное безумие. Чернокрыс метался как ошпаренный. Гримбарт, Брунхильда и Рыжий Хвост гонялись за ним. Никто больше не ходил на задних лапах, ни на ком не было одежды. Панталоны, ночные сорочки, шали — всё валялось на полу, изодранное в клочья. Чернокрысу, похоже, откусили полхвоста. Наверное, именно его визг мы и услышали.

Иммер испуганно уставился в погреб.

— Что это с ними?

— Колдовство… — Я подставил под крышку доску, которую притащил сюда Чернокрыс. — Колдовство больше не действует.

Да, Гримбарт, Брунхильда, Рыжий Хвост и Чернокрыс снова стали зверями. Наверное, это случилось в тот самый миг, как умерла Индра, и Чернокрысу немножко не повезло, что именно в этот миг он оказался заперт в погребе вместе с остальными. Потому что столь любимые Индрой законы природы восторжествовали в мгновение ока. Те самые законы природы, в соответствии с которыми сильный пожирает слабого. А барсуки и лиса успели проголодаться. Оскалив зубы, вздыбив шерсть, они соревновались за право отобедать аппетитным рагу из крысятины, и Чернокрыс метался, спасая свою жалкую жизнь