Этими словами Алехандра только утяжелила и без тогонепомерный груз, лежавший на плечах Рафаэллы. Когда она немного успокоилась, ейстало ясно, что многие из обвинений отца не были лишены оснований. Мысль, чтоона обделяет Джона Генри, лишая его своего присутствия, участия, даже самоймалой толики своих чувств, не давала ей покоя. А то, что их отношения с Алексомпочти не имеют будущего, мучило ее с самого начала.

И теперь еще родная мать советует завести роман с двоюроднымбратом или женатым мужчиной, лишь бы только не с Алексом. Она заявила, что еелюбовь к Алексу преступна. Рафаэлла вдруг поняла, что не может владеть собой.Она мотнула головой, стиснула матери руки и бросилась бежать по дорожке к дому.Мать неторопливо пошла за ней. У нее выступили слезы, потому что она поняла,что ее дочь полна решимости.

Никогда еще, приезжая в Санта-Эухению, Рафаэлла нечувствовала себя такой несчастной, и каждый новый день ложился на ее плечи всеболее тяжким бременем. В этом году даже дети ее не волновали. Они все времягалдели, шалили, донимали взрослых своими проделками и раздражали Рафаэллу.Правда, им очень понравились ее рассказы, но даже это почему-то ее необрадовало. Она запрятала рукопись подальше в чемодан и наотрез отказаласьчитать им продолжение. Она написала два письма Алексу, но они вдруг показалисьей нелепыми и высокопарными. Было невозможно умолчать о том, что здесьпроизошло, но Рафаэлле не хотелось этого делать, пока она не разобралась вовсем сама. Она снова и снова пыталась написать ему, но только чувствовала себявсе более виноватой, а слова, сказанные отцом и матерью, все сильнее ееугнетали.

Рафаэлла почти обрадовалась, когда через неделю прибыл отец.На официальном обеде присутствовали все жители Санта-Эухении, все тридцатьчетыре человека.

После обеда отец пригласил Рафаэллу в небольшой солярийоколо своей комнаты. У него был такой же непреклонный вид, как в Париже, и онаавтоматически села на бело-зеленое полосатое кресло, на которое садилась, когдабыла девочкой.

– Ну что, взяла себя в руки? – Он сразу перешел кделу, и она с трудом справилась с дрожью, услышав его голос. В ее возрасте былосмешно так трепетать перед отцом, но она долгие годы беспрекословно подчиняласьему.

– Да или нет?

– Я не совсем тебя понимаю, папа. Я не согласна с твоейточкой зрения. То, что я сделала, не принесло вреда Джону Генри, как бы ты меняни осуждал.

– Ах вот как? А как насчет его здоровья? Мне казалось,что он не совсем здоров.

– Но ему не стало хуже. – Рафаэлла умолкла,прошлась по комнате и заглянула отцу прямо в глаза. – Ему семьдесят семьлет, папа. Он прикован к постели вот уже восемь лет. Он перенес несколькоударов и совсем не в восторге от того образа жизни, который вынужден вести. Иты не можешь обвинять меня в этом!

– Да, у него почти не осталось интереса к жизни, нопочему бы тебе не поддержать хотя бы этот слабый огонек? Ты испытываешь судьбу– если кто-нибудь расскажет ему о тебе, это будет для него последним ударом. Тыочень смелая женщина, Рафаэлла. На твоем месте я бы поостерегся. Потому что явряд ли бы смог жить, зная, что убил человека. Или ты об этом не задумывалась?

– Задумывалась. И очень часто. – Онавздохнула. – Но, папа, я… люблю этого человека.

– Не так сильно, чтобы поступать в его интересах. Этоменя огорчает. Я думал, ты способна на большее.

– Но ведь я не железная, папа! Откуда мне взять столькосил? Ведь я держалась восемь лет… восемь… – Ее душили слезы, она умоляющесмотрела на него. – Это все, что у меня есть в жизни.

– Нет, – сказал он твердо. – У тебя есть ДжонГенри. И ты не имеешь права требовать большего. Когда его не станет, ты сможешьрассмотреть другие возможности. Но пока эти двери для тебя закрыты. – Онстрого смотрел на нее. – И я надеялся, дай Бог здоровья Джону Генри, чтоони откроются не скоро.

Рафаэлла опустила голову, потом взглянула на него инаправилась к двери.

– Спасибо, папа, – сказала она мягко и вышла изкомнаты.

На следующий день отец улетел в Париж. Ему, впрочем, как иматери, было ясно, что их труды не пропали даром. Ее враждебность улетучилась.После четырех напряженных дней и пяти бессонных ночей Рафаэлла поднялась в пятьутра, села за стол и взялась за бумагу и карандаш. Она не устала бороться сродителями, у нее не было сил бороться с самой собой. Разве она моглапоручиться, что не причиняет Джону Генри боль? И все, что они говорили обАлексе, тоже было верно. Он имел право требовать от нее большего, и кто знает,сколько лет пройдет, прежде чем она сможет принадлежать ему безраздельно.

Она сидела за столом и разглядывала чистый лист, уже зная,что должна написать. Она делала это не из страха перед отцом с матерью, неиз-за письма Кэ Вилард, а ради Джона Генри и Алекса. Она писала письмо околодвух часов. Когда она ставила подпись, слезы застилали ей глаза, как туман, носмысл написанного был ясен и четок. Рафаэлла писала Алексу, что хочет с нимрасстаться, что она все основательно обдумала здесь, в Испании, чтобессмысленно поддерживать отношения, которые не имеют будущего. Она поняла, чтоони разные люди, что он ей не подходит. Она писала, что в кругу семьи ей хорошои спокойно и что они никогда не смогут пожениться, потому что он разведен, аона – католичка. Рафаэлла использовала любую ложь, любое оправдание себе, дажешла на оскорбление, лишь бы не оставить Алексу ни единого шанса навозобновление отношений. Она хочет, чтобы он чувствовал себя абсолютносвободным и полюбил другую женщину. Она хотела подарить ему свободу, пусть дажеценой обидных, безжалостных слов. Но она делала это ради Алекса. Это был еепрощальный подарок.

Второе письмо было совсем короткое. Оно было адресованоМэнди, Рафаэлла отправила его в Нью-Йорк на имя Шарлотты Брэндон. В нем говорилось,что между ней и Алексом все кончено, что они больше не будут видеться, но онавсегда будет помнить о Мэнди и о тех месяцах, которые они провели вместе.

К восьми часам утра, закончив писать, Рафаэлла чувствоваласебя совершенно разбитой. Она накинула махровый халат, на цыпочках выбежала вхолл и положила оба конверта на серебряный поднос. Потом вышла из дома идобралась до пустынного уголка на берегу, который открыла для себя еще вдетстве. Рафаэлла сбросила халат, ночную рубашку, скинула сандалии и бросиласьв воду, готовая уплыть на край света. Она только что отказалась от того, чтосоставляло смысл ее жизни, так что теперь жить было незачем. Она продлила ДжонуГенри существование года на два или даже больше, предоставила Алексувозможность иметь семью и детей. Теперь у нее не было ничего, кроме пустоты,которая сопутствовала ей все эти восемь одиноких лет.

Она плыла изо всех сил, и, когда приплыла обратно, у нееболел каждый мускул. Рафаэлла медленно добралась до халата и растянулась напеске. Ее длинные стройные ноги белели под утренним солнцем, плечи вздрагивалиот рыданий. Так она пролежала около часа, и когда вернулась домой, то заметила,как слуга взял ее письма и поехал в город на почту. Дело было сделано.