После возвращения из Испании для Рафаэллы потянулись вСан-Франциско бесконечные будни. Она часами сидела у постели Джона Генри,читала, думала, иногда болтала с ним. Она читала вслух газеты, книги, которыеон когда-то любил, гуляла вместе с ним в саду, даже показывала свои рассказы,но он все чаще засыпал под ее чтение. Каждый час, каждый день, каждая минута,словно свинцовые гири, связывали ее по рукам и ногам. Каждое утро ей казалось,что она не протянет до вечера. И каждый вечер она падала в изнеможении – такневыносимо тяжело было сидеть рядом с Джоном Генри, почти без движения, слышатолько звуки собственного голоса да его храп.

Жизнь Рафаэллы скорее напоминала медленную пытку, на которуюона была обречена. И сейчас ей было гораздо труднее выносить ее, чем до встречис Алексом. Тогда она еще не знала тихой радости заботы о Мэнди, готовки тостов,работы в саду, терпеливого ожидания возвращения домой любимого. Тогда она ещене взбегала вверх в комнату Мэнди, заливаясь смехом, и не любовалась заходомсолнца, когда рядом был Алекс. Теперь ей не оставалось ничего, кромебесконечных, нудных солнечных дней, которые она коротала в саду, глядя наплывущие облака, или у себя в комнате, прислушиваясь к сигналам маяка в заливе.

Изредка Рафаэлла вспоминала о том, как жила в Санта-Эухениидо замужества, о том, как они уезжали куда-нибудь на лето вместе с ДжономГенри. Смех, купание, беготня на побережье навстречу морскому ветру – все этокануло в небытие. Теперь в ее жизни остался только он один, только Джон Генри,и он тоже был уже не тот, что прежде. Он был таким измученным, усталым,потерявшим интерес ко всему, что выходило за пределы его постели. Его больше неволновали ни политика, ни нашумевшие нефтяные дела в арабских странах, нисообщения о надвигающихся стихийных бедствиях, которые прежде неизменновызывали у него интерес.

Его совершенно не волновали дела собственной фирмы ипартнеров. Да и вообще, его уже мало что удерживало в этой жизни. Зато теперьДжон Генри начинал брюзжать по самым незначительным поводам, обижаясь на все ився, ненавидя весь мир за свое жалкое существование, которое влачил вот ужевосемь лет.

Эта бесконечная агония утомляла его, и однажды он заявилРафаэлле:

– Все равно придется рано или поздно умирать, так чтонадо поторапливаться!

Теперь он только об этом и говорил, не скрывая ненависти ксиделкам и не желая даже пересаживаться из кровати в кресло. Джон Генри безконца твердил, что ни для кого не хочет быть обузой, и только с Рафаэллой оннаходил силы быть кротким, ибо не хотел, чтобы она страдала из-за него. Былосовершенно очевидно, что он безнадежно несчастен, и это напоминало Рафаэллеслова отца. Возможно, он был прав, говоря, что Джон Генри нуждался в постоянномприсутствии Рафаэллы. Если раньше это было не так, то сейчас она действительнобыла ему необходима. А может, ей просто стало нечем себя занять, а он толькопритворялся, что она ему нужна? Но Рафаэлла считала, что ее долг – сидеть околонего, находиться рядом, смотреть, как он спит. Словно она стояла на посту,добровольно отрекаясь от земных радостей. А Джон Генри, похоже, решил покончитьсчеты с жизнью. И от этого Рафаэлле было еще тяжелее. Если он устал жить, чтоона должна сделать, чтобы возродить в нем интерес к жизни? Вдохновить его своеймолодостью, жизнелюбием и энергией? Но ее жизнь была не многим веселее, чем уДжона Генри. После разрыва с Алексом Рафаэлле нечем было оправдать своесуществование, разве только тем, что она была живительным эликсиром для ДжонаГенри. Бывали дни, когда она боялась сломаться.

Рафаэлла почти не выходила из дома, а если приходилось, тобрала шофера, так что у нее не было возможности прогуляться одной. Она бояласьдаже пройтись по улице, даже вечером, опасаясь, что где-нибудь случайно можетстолкнуться с Алексом. Он получил ее письмо за день до ее отъезда изСанта-Эухении, и она замерла на месте, когда дворецкий сообщил, что ей звонятиз Америки, одновременно боясь и желая, чтобы это был Алекс. Но это моглокасаться Джона Генри, и она подошла к телефону.

У Рафаэллы колотилось сердце и задрожали руки, когда онауслышала его голос и закрыла глаза, стараясь не разреветься. Ровным голосом онасообщила, что здесь, в Санта-Эухении, к ней вернулся рассудок и что ей нечегодобавить к тому, что он прочитал в ее письме. Алекс называл ее сумасшедшей,говорил, что ее кто-то вынудил так поступить, спрашивал, не наговорила ли ейглупостей Кэ, когда она была в Нью-Йорке. Она отмела все его доводы, заверив,что сама приняла решение. После того как Рафаэлла положила трубку на рычаг, онапроплакала несколько часов. Разрыв с Алексом был самым трудным шагом в еежизни, но она не могла допустить, чтобы ее половинчатая преданность сталапричиной смерти Джона Генри. И она не имела права лишать Алекса возможностипопытать счастья с кем-нибудь еще. В конечном итоге победа осталась за ее отцоми Кэ. Рафаэлле же оставалось нести свой крест. К концу лета годы, ожидавшие еевпереди, виделись ей вереницей пустых унылых комнат.

В сентябре Джон Генри стал спать несколько часов по утрам,и, чтобы скоротать время, Рафаэлла снова взялась за рукопись. Она выбраларассказы, которые ей нравились больше всех, с грехом пополам составила сборник,отпечатала текст на машинке и отправила издателю детских книг в Нью-Йорк. Этобыла идея Шарлотты Брэндон, и, конечно, было глупо на что-то надеяться, но ведьона ничего не теряла.

Закончив книгу, Рафаэлла снова стала возвращаться мыслями кпрошедшему лету. Временами она почти ненавидела своего отца и боялась, чтоникогда не сможет простить ему его слов. Правда, он слегка смягчился, когда онапозвонила ему из Санта-Эухении и сообщила, что постарается все уладить дома, вСан-Франциско. Отец заявил, что хвалить ее не за что, она только исполняет свойдолг, и что она причинила ему боль тем, что так упорно противилась его воле,ведь ей следовало самой обуздать свои страсти. Он подчеркнул, что онаразочаровала его, и не один раз, и даже более мягкие увещевания матери неосвободили ее от чувства полного поражения.

Это чувство преследовало Рафаэллу до самой осени, так чтоона даже отказалась провести с матерью несколько дней в Нью-Йорке, где тадолжна была остановиться проездом в Бразилию. Рафаэлла не считала, что обязанаехать в Нью-Йорк, чтобы повидаться с матерью. Она должна быть около Джона Генрии отныне не покинет его до последней минуты. Как знать, не стала ли его кончинаближе, пока она металась между двумя домами? И было бы пустой затеей уверятьее, что, если бы смерть его можно было ускорить, Джон Генри радовался бы этомубольше всех. Теперь Рафаэлла не оставляла мужа почти ни на минуту.

Мать немного обиделась на Рафаэллу за отказ приехать вНью-Йорк и поинтересовалась, не держит ли она зла на отца за то, что произошломежду ними в июле. Но в ответном письме Рафаэллы не слышалось обиды, однако онобыло сухим и уклончивым. Алехандра дала себе слово непременно позвонить дочерииз Нью-Йорка, но в суматохе встреч с сестрами, кузинами, племянницами, из-забеготни по магазинам и разницы во времени ей так и не удалось созвониться сРафаэллой.