Она бросает на него взгляд, где гнев смешивается с отчаянием.

– Ты сожалеешь, что я выжила?

– А теперь уходи. Я не желаю больше это слушать.

– Я попыталась убить себя, – повторяет она. – Потому что ты меня оставил.

Он кладет руки ей на плечи. Прикосновение прожигает ее насквозь.

– Ну что ж, ты была не права, что попыталась, – говорит он. – Я того не стою, уверяю тебя. А сейчас возвращайся домой и забудь меня. Договорились?

У Маяра похоронная физиономия. А ведь Пацан пока жив.

Александр, сидя напротив, терпеливо ждет, пока тот все выложит.

– Алекс, я знаю, как для тебя важна работа. И я знаю, что ты сейчас переживаешь, но…

– Нет, ты не знаешь, – поправляет его майор.

– Ладно, скажем, я могу себе представить, что тебе пришлось пережить после смерти Софи. И пусть эта работа – все, что у тебя осталось, я думаю, что ты должен сделать перерыв.

– Ты думаешь?

– Я приказываю тебе сделать перерыв, – уточняет дивизионный. – Учитывая твой послужной список, Генеральная инспекция хочет допросить Лаваля, прежде чем принимать какое-либо решение. При условии, разумеется, что мальчик придет в себя. На что мы все надеемся.

– Я ведь им все рассказал, – доверительно сообщает Александр. – Когда они приезжали в больницу, я сделал полное признание. Классическая mea culpa![16] Что им еще надо?

– Версию Лаваля. А пока решено отправить тебя проветриться. Я подготовил тебе отпускную ведомость, сейчас подпишешь. А если потребуется, продлишь по больничному.

– Понимаю. Почему бы просто меня не отстранить? Было бы логичнее.

– Не имею намерения увольнять своего лучшего копа. Ты просто должен отдохнуть и постараться переварить все, что на тебя свалилось. Вийяр займется текучкой, пока тебя не будет.

– Отлично, я вижу, ты все предусмотрел.

Гомес подписывает листок, бросает ручку и направляется к выходу. Маяр вскакивает:

– Алекс! Послушай… У меня нет выбора. Я всегда тебя поддерживал, но тут я не вижу иного решения. Это лучшее, что я мог придумать на сегодняшний день. Я уверен, что ты вернешься к нам.

Алекс громко хлопает дверью, дивизионный падает обратно в кресло.

* * *

Возвращайся домой и забудь меня.

Конечно. Это же так просто. Так легко. Так подло.

Стрелка спидометра «мерседеса» не переваливает за тридцать километров в час. Трудно различить дорогу сквозь пелену слез.

Я никогда не любил тебя. Я перевернул страницу.

Хук слева, апперкот справа.

Хлоя думала, что еще остался шанс. Что все еще возможно и она победит.

Теперь она уверена, что все потеряно. Но так и не понимает почему.

В этом нет никакого смысла.

Бертран не пожелал ее слушать. Копы тоже.

Полное одиночество, глухая изоляция.

Она падает на диван и покорно ждет новой истерики. Глаза смотрят в пустоту, сердце замерло.

Я никогда тебя не любил. Слова отдаются в голове странным звоном, словно черепная коробка пуста. Хотя у нее ощущение, что она, наоборот, переполнена.

– Скотина! Сволочь…

Но от оскорблений ей не становится легче. Она встает, ноги едва не подгибаются. Открывает дверцы бара, оглядывает бутылки как набор возможностей.

Опустошить их все? Нет, я не буду начинать все сначала…

Умереть ради него. Чтобы доказать. Что я-то его любила. И что по-прежнему люблю.

Смешно. Ему плевать с высокой колокольни. Кстати, а действительно ли я его люблю?

Тебе больно, потому что решение о разрыве принял я…

Она наугад достает бутылку. Колесо неудачи указало на джин. Это наверняка ее отключит. Она наполняет стакан доверху, колеблется и выпивает до дна.

Что за пытку, что за муку она себе устроила. Ее рука цепляется за ореховый комод; взгляд останавливается на фотографиях, которые висят на стене.

Отец и она. Мать, отец и Жюльета. Лиза, прямо перед тем, как…

Хлоя хмурится. Это не алкоголь. Не так быстро!

Она берет последний снимок, медленно подносит к глазам.

Это не Лиза, на фотографии.

Это больше не Лиза. Это чудовищный труп с зияющими дырами вместо глаз и гниющей плотью, отслаивающейся кусками от костей черепа. И гнусный оскал.

Хлоя отбрасывает рамку со снимком, как будто она обожгла ей пальцы, и начинает кричать.

* * *

Хрупкий челнок опасно приближается к порогам. Он вертится вокруг собственной оси, все сильнее и сильнее раскачиваясь. Хлоя больше не чувствует себя в постели. Скорее в лодке, которая рискует разбиться в бурном течении. Ее руки хватаются за простыни, глаза пытаются сконцентрироваться на люстре, подвешенной к потолку, которая кружится и клонится в воображаемой буре.

Бутылка джина пуста. Брошена в море, без всякого послания внутри.

А что она могла бы написать?

Спасите. На помощь. Я больше не знаю, куда плыву. Я не узнаю себя.

Хлоя слышит странные звуки. Хихиканье, повторяющееся до бесконечности, душераздирающие крики. Заполняющие ее бедную голову.

И звук ее изнемогающего сердца тоже. Которое несется во весь дух и не может нащупать тормоза.

Нужно принять утренние пилюли. Хотя еще вечер.

И быстрее, пока ее движок не лопнул, как перезрелый плод.

Она пытается встать и падает на пол. Не чувствует никакой боли, на четвереньках движется по темному коридору. Добравшись до кухни, выпрямляется и достает коробку с таблетками. Две вместо одной, для надежности.

По дороге обратно в гостиную она держится за стену. Может, надо выпить больше, чтобы забыться? Забыть, что ее бросили, как кусок дерьма. Забыть, что она мишень.

Она берет с дивана пистолет, размахивает им перед собой. Теперь она снова стоит на ногах, отчасти чудом, и начинает смеяться. Жуткий смех, пришедший из ниоткуда.

– Думаешь, ты меня напугал? Покажись, трус паршивый! Выходи на бой! Ну же, выходи!.. Где ты? Я знаю, что ты там!

Она перестает смеяться, слушает издевающуюся над ней тишину.

Ей чудится шум за спиной, она разворачивается и нажимает на спуск. Отдача заставляет ее потерять неустойчивое равновесие, ее отбрасывает назад.

Голова жестко бьется об пол, зрение затуманивается, все вокруг двоится.