рапорте командующему Отдельным 7-м Кавказским армейским корпусом временно начальствующий 2-й отдельной Забайкальской казачьей бригады полковник Капустин указывал:

«Состояние офицеров в большинстве своем подавленное, уверенности в своем авторитете нет, нет и твердой убежденности, что подчиненные выполнят свой долг под их командованием. Спайка, поддерживаемая дисциплиной, утрачена. Дисциплина палки отменена — сознательная только зарождается…

Моральное состояние казаков… бригады ослабленное, без порыва вперед… Все стремятся под благовидным предлогом в тыл, за это говорят многочисленные просьбы отпусков сверх нормы, просьба увеличить норму отпусков вообще, ходатайства о замене себя другим казаком из войска (таких ходатайств наберется в бригаде около 300), стремление по малейшему поводу остаться в тылу, постоянные постановления об отводе на отдых в глубокий тыл».

В октябре обыватели обращались с жалобами к командованию на насилия и грабежи, чинимые казаками 56-го Донского и 1-го Сибирского казачьих полков. 5 (18) октября 1917 г. генерал Гулыга писал в Ставку о том, что к нему постоянно приходят делегации от пластунских бригад с требованием увода этих соединений в тыл. В противном случае пластуны угрожают уйти с позиций самовольно. «…При создавшейся обстановке пластунские бригады в скором времени станут совершенно небоеспособными».

В конце концов, в ноябре 1-я Кубанская пластунская бригада самовольно покинула занимаемые позиции, бросив врагу четыре горные пушки, и ушла в Сарыкамыш, где ее казаки разграбили склады одежды. Своим уходом пластуны вызвали стихийное бегство в тыл и других частей и соединений 1-го Кавказского армейского корпуса. Нижние чины 2-й Кубанской пластунской бригады избили бригадного начальника войскового старшину Кучанова, пытавшегося воспрепятствовать их уходу, а затем, окончательно презрев порядок и дисциплину, выпустили с гауптвахты в Эривани до 30 заключенных.

4-я Кубанская пластунская бригада отказалась располагаться в отведенном им районе на Кепри-Кее и также ушла в Сарыкамыш. В дальнейшем пластуны намеревались соединиться с солдатами 39-й пехотной дивизии и отправиться на Северный Кавказ оборонять казачьи станицы от набегов разбушевавшихся горцев.

В то же время полное нежелание продолжать войну высказал личный состав 13-го Кубанского пластунского батальона и 3-го Сунженско-Владикавказского полка Терского казачьего войска. Из-за подобных же антивоенных настроений перестала быть боеспособной 3-я отдельная Забайкальская казачья бригада. Казаки 3-го Кизляро-Гребенского полка Терского казачьего войска потребовали от командующего 4-м Кавказским армейским корпусом отвести их в тыл, грозясь в противном случае самовольно уйти с фронта. Тот вынужден был выполнить это требование. В Эрзеруме казаки, стоявшие в гарнизонном карауле, не вмешались в действия солдат, освобождавших своих товарищей из тюрьмы.

В ноябре в 1 — й Кавказской казачьей дивизии распространились слухи о том, что главнокомандующий войсками Кавказского фронта генерал от инфантерии Пржевальский и командующий 1-м отдельным Кавказским кавалерийским корпусом генерал от кавалерии Баратов препятствуют якобы ее отводу в Кубанскую область. Это привело к волнениям среди казаков, которые потребовали отпустить их в родные станицы. Корпусному командованию пришлось согласиться с требованием и в январе 1918 г. начать отвод дивизии в тыл[370].

В конце 1917 г. произошел инцидент в 3-м Верхнеудинском полку Забайкальского казачьего войска, отправившемся тогда с Кавказского фронта домой, в Забайкальскую область. Поначалу полк шел походным порядком, но по дороге казаки сумели захватить поезд и доехать до Царицына. Там они опять взяли уже другой поезд, после чего устроили митинг, на котором решили не брать с собой офицеров, бросив их на произвол судьбы. Вот слова одного из этих брошенных сотника Д. Трухина, убитого в дальнейшем своими же казаками: «Никогда я не подозревал, что наши казаки могут быть грабителями и убийцами! Когда мы, офицеры, нашли достаточный состав теплушек на одной из станций и погрузились, тогда началась расправа с нами… Мы, все офицеры, сидели в одной теплушке… Казаки ворвались к нам и стали избивать нас и выкидывать прямо на рельсы!.. Несколько человек были убиты. Остальные почти все ранены… Я очутился в поле без признаков жилья, без копейки денег, в порванной и окровавленной одежде, с переломанной рукой и с несколькими ранами и ушибами… Все вещи остались в вагоне… Когда и как доберусь до дома — не знаю…»[371]

Более всего падение дисциплины наблюдалось в стрелковых дивизионах казачьих дивизий, где имевшееся уже напряжение во взаимоотношениях между солдатами-стрелками, с одной стороны, и казаками-урядниками и офицерами — с другой, выливалось в конце концов в открытое противостояние. Так, в рапорте начальника Штаба Походного атамана при Верховном главнокомандующем начальнику Штаба Верховного главнокомандующего от 5 (18) сентября 1917 г. сообщается: «В настоящее время, в связи с текущими событиями, рознь между казаками и солдатами приняла большие размеры. Положение офицеров-казаков тяжелое, и они стараются оттуда уйти при первой возможности. Многие из начальников казачьих дивизий просят о скорейшей замене казачьих офицеров офицерами-неказаками».

14 (27) сентября 1917 г. командир стрелкового дивизиона 4-й Кубанской казачьей дивизии сообщал начальнику дивизии: «Общее настроение людей дивизиона подвергалось ухудшению в связи с выступлением ген. Корнилова и Каледина, что снова разбудило уснувшее было недоверие к командному составу, состоящему исключительно из казаков… Ближайшей причиной возбуждения против офицеров была агитация некоторых казаков команды Екатеринодарского полка… между командным казачьим составом и подчиненными солдатами наблюдается глухая вражда… В частных беседах стрелков приходилось слышать о желательности ареста всех офицеров, урядников и пр.».

Говоря про тот же дивизион, начальник оперативного отделения штаба главнокомандующего войсками Кавказского фронта в своем отчете в Ставку от 28 сентября (11 октября) 1917 г. сообщал, что в нем постоянно происходят столкновения между стрелками и офицерами, причем первые из них постоянно стремятся захватить в свои руки власть. Начальник 3-й Кавказской казачьей дивизии писал: «…между офицерами и солдатами образуется все большая пропасть, солдаты не верят офицерам»[372].

1 (14) декабря 1917 г., согласно приказу главнокомандующего войсками Кавказского фронта, была начата демобилизация (увольнение на льготу) всех нижних чинов старших сроков службы — призыва до 1905 г. и офицеров ополчения, призванных из запаса, в том числе и старослужащих казаков — «старых боевых орлов». Она привела к тому, что фронт покинули лучшие казачьи кадры — боевые ветераны, доказавшие свою стойкость и упорство, а оставались лишь молодые казаки, уже зараженные разлагающей революционной заразой. Из-за этого фронтовые казачьи части полностью теряли свою боеспособность.

А.Г. Шкуро вспоминает о настроениях во фронтовом казачестве к тому времени: «…казаки еще держались, но уже было заметно некоторое шатание. Повсюду заявлялись жалобы на невыданное обмундирование, на недодачу пары копеек, на то, что не пускают домой. Хотя во всем этом не было ничего политического, но для меня, природного казака, было ясно, что все это — печальные признаки скрытых бурь… Мой отряд… тоже немного