– Садись, – водитель кивнул на сиденье. – Быстро доедем.

Я сел, захлопнул дверцу, посмотрел на таксиста. Это был пожилой кавказец с копной густых седых волос. В машине пахло табаком и резиной. Играла музыка, что-то танцевальное в фольклорном стиле южных окраин России, а потом началась песня:

Черные глаза,

Вспоминаю – умираю!

Черные глаза,

Я только о тебе мечтаю!

Черные глаза,

Самые прекрасные!

Черные глаза…

Машина тронулась. «Черные, – подумал я. – На самом деле у этого человека из ФСБ были черные глаза».

– Дорогу покажешь? – извиняющимся тоном спросил водитель.

И тут внутри у меня словно взорвалась эмоциональная бомба. Я заорал, потрясая руками, что-то нечленораздельное, пару раз ударил кулаком по панели, выкрикнул несколько русских ругательств, которые обычно никогда не использую в речи.

Машина резко остановилась. Я распахнул дверцу, вылез, еще раз обматерил незадачливого таксиста и быстрым шагом пошел по тротуару, не обращая внимания на его вопли. Кажется, он извинялся и кричал, что «сейчас навигатор будем включать». Все это перекрывал голос певца, несущийся из динамиков:

Черные глаза все помнят,

Как любили мы.

Сердцем чувствую я это,

Как любишь меня ты!

Так любить никто не сможет,

Черные глаза!

Самые прекрасные черные глаза…

* * *

Домой я добрался к четырем часам утра. Арита встретила меня заспанная, но встревоженная.

– Что случилось? Где ты был?

– Да надо было срочно… заверить авизо! – Я озвучил первый пришедший в голову повод. – Вот иногда такое бывает, да. Не волнуйся, милая, все хорошо.

– Точно? – заглядывая мне в глаза, подозрительно спросила Арита. Надо было переводить разговор на другую тему.

– Точно, точно. Как сын? Спит хорошо? Колики больше не приходили?

– Приходили, приходили… – вздохнула Арита. – Но вроде сейчас уснул спокойно. Ты чего-то хочешь или сразу ляжешь? Давай чай сделаю.

Русские пьют чай в любое время суток, и в особенности любят делать это перед сном, как-то не отдавая себе отчета в том, что, во-первых, в чае есть немало кофеина, а вдобавок к нему там содержится теин, алкалоид, наносящий вред нервной системе куда больший, чем кофеин.

В общем, от чая я отказался, и Арита ушла в спальню, пробормотав на прощание:

– Ты только потише, когда будешь ложиться… Не разбуди…

Я пошел на кухню, сел, посмотрел в темное окно, в котором отразился наш стол с клетчатой скатертью, блестящая варочная панель, раковина, шкафчики на стене – и я сам, большой, нескладный датский олух, попавший, судя по всему, в серьезную переделку.

Утром, конечно же, нужно будет позвонить Альберту. Все рассказать – а дальше мы уже вместе выработаем план действий.

– Стоп! – прошептал я. – А если…

Впрочем, слово «если» тут уже не годилось – понятно было, что смерть серого пиджака – я почему-то никак не мог заставить себя называть этого человека по фамилии, хотя уже знал ее – наверняка напугает Альберта посильнее моего ночного путешествия «в застенки». И Альберт гарантировано «отвалит от темы». И никакого «плана действий» не будет.

Да даже если и не отвалит – я представил некие воображаемые весы, на одной чаше которых находилась Арита с нашим сыном, а на другой – Петр, Альберт, вся эта «новая схема», и сразу понял, какая чаша лично для меня перевесит. Ну, а раз так, то и раздумывать нечего. Все, я больше «не в игре». Русские говорят: «сила солому ломит», датчане: «большая рыба всегда съест маленькую». Я – маленькая рыба. Килька или мойва. Меня съели. Такова жизнь, законы природы. Как там у любимого Аритиного поэта Заболоцкого написано?

Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица

Ночных существ смотрели из травы.

Вот я и есть такое «ночное существо», тем паче что сейчас как раз ночь. Вон и оно. Лицо. Отражается в темном окне. И лицо это отчетливо перекошено страхом…

И тут мне стало противно. Ощущение гадливой брезгливости к самому себе было настолько ярким, что я встал и вымыл руки. «Ночное существо»… Тьфу! Какие-то люди – да кто они такие, в конце концов, чтобы так себя вести?! – запугали меня, как мальчишку. И я дал себя запугать, я не сопротивлялся, только мямлил и переспрашивал. Меня унизили, поимели, растоптали – они действовали по своему немудреному, но выверенному годами сценарию. И я сыграл в их пьесе положенную мне роль статиста. Теперь все будет так, как они хотят: Петр обанкротится, Альберта посадят, а я… Я утрусь и буду жить дальше: есть, спать, любить Ариту, ходить на работу, гулять с Нильсом-младшим, и однажды, когда он подрастет, он спросит меня:

– Папа, а было так, чтобы ты испугался?

И я, конечно же, отвечу ему:

– Ну что ты! Папа никогда ничего не боится!

И это вранье станет терзать меня всю оставшуюся жизнь. До самой смерти. Я буду мучиться, буду по ночам смотреть в темный потолок и подбирать слова для разговора, который состоится, когда Нильс совсем вырастет, чтобы объяснить ему, что, мол, сынок, знаешь, иногда в жизни бывают ситуации, когда разумный человек должен отступить, проявить мудрость и не попадать в ситуации, из которых нет выхода…

Я снова вымыл руки, бросил в лицо несколько пригоршней ледяной воды. Гадство какое, а?! Ловушка, западня… А из головы еще не идет эта фразочка, сказанная черноглазым Сергеем Станиславовичем, – о том, что нельзя называть сына именем отца. Что он имел в виду, этот мерзавец? Что?!

Мне захотелось разбудить Ариту и спросить у нее, но, понятное дело, этого я делать не стал. У меня теперь были другие дела и заботы. Они появились в ответ на еще не до конца оформившееся в моей голове решение. Но оно уже было принято, и я отправился в прихожую, где в шкафу стояли дорожные чемоданы.

* * *

– Как это – мы уезжаем? – не поняла Арита, глядя на стопки вещей, разложенные по раскрывшим пасть чемоданам. – Куда? Почему? У нас прививка через неделю! Плановый прием у педиатра. Молочная кухня! Ни… Да остановись ты! Куда, куда эти ползунки понес, он уже вырос из них! Ни, ну ты можешь со мной поговорить?.. Так! Нильс Хаген, немедленно объясни мне, что происходит?

Нильс-младший таращил глазенки, уютно устроившись на маминых руках. Он только что поел, и ему было все интересно. Я подмигнул сыну и ответил Арите:

– Я тут снял коттедж за городом. В хорошем месте. Чистый воздух, тишина, покой. Для ребенка полезно, и ты тоже отдохнешь.

– Какой еще коттедж?! – В голосе Ариты зазвенел металл. – Что ты мне голову… Ни, милый! – Тон ее опять резко сменился. – Это ведь из-за этих… вчера ночью, да? Я знаю, я чувствую…