Ситрик встал с трона и жестом отослал норманнских охранников.

– Предполагалось, что они наши союзники, – сказал он. – Люди Клонмора будут мстить?

Драугр сунул за пояс один топорик и наклонился за вторым. Вырезанные на лезвии руны заполнились кровью и явили послание смерти Гримниру, сыну Балегира. Драугр отер топор о спину задрожавшего раба.

– Если нападем первыми, то нет. Можем перерезать их во сне…

– Оставьте их мне, – сказала Кормлада.

Бьярки скосил на нее глаза.

– Тебе?

– Мне, – повторила она. – Если их не удержит в узде Осна, то я спою людям Клонмора песню, нежную балладу безумия и отчаяния.

Полудан рассмеялся. А Маэл Морда злобно уставился в чашу с вином.

– Если до этого дойдет, дайте Драугру прикончить их быстро. Хотя бы это они точно заслужили.

Бьярки уже хотел было съязвить в ответ, но внезапный крик ворон заставил его вскинуть голову и забыть об одурманенном вином короле Лейнстера. Хриплый крик повторился, сквозь узкое окно влетел угольно-черный древний ворон Круах. Он кружил у них над головами в потоках света и тени, спускался все ниже и ниже. Кормлада поспешно встала и с жутким свистом вытянула руку.

Круах не обратил на нее внимания.

Огромная птица села на подлокотник трона Ситрика, и король отшатнулся. Не отрывая немигающего взгляда от Бьярки Полудана, ворон распушил перья. Взгляды черных и красных глаз встретились, Бьярки выпрямился и раздул ноздри.

– Выкладывай, старая ворона! Если у тебя есть новости, говори!

Круах встряхнулся и расправил крылья, словно очнувшись ото сна, он огляделся, заметил Кормладу и перелетел на протянутую ей руку. Тихо напевая, она погладила ворона по зобу. Маэл Морда расхохотался.

– Твоя ворона научилась говорить виршами, или это какое-то пророчество?

– Да, – поддержал Ситрик. – Что это значит, матушка?

Кормлада покосилась на Бьярки.

– Пророчество предназначалось ему, и только он может…

– Это не пророчество, – прервал ее Драугр. Он с мрачной улыбкой на худом лице повернулся к Бьярки. – Это сбывается обещание. Он здесь.

За краткий миг на лице Полудана сменились несколько выражений. Он недоверчиво вскинул брови, в глубине его души мелькнул страх – чистый древний ужас – но он тут же скрылся за маской ярости, столь же смертоносной, как топоры Драугра. Лицо Бьярки исказилось от злобы, а его глаза стали похожи на мерцающие угли.

– Спустя столько лет, – Драугр кивнул, словно пытаясь убедить в этом самого себя. – Он наконец здесь.

Бьярки сплюнул.

– Значит, пора тебе отработать свой долг!

Улыбка Драугра превратилась в широкий яростный оскал. Развернувшись, он тихо исчез из тронного зала, а Полудан быстрым шагом пошел к лестнице, которая вела на балкон и в башню Кварана.

То ли забыв о них, то ли не обратив на них внимания, Маэл Морда продолжил пить. Однако Ситрик и Кормлада обменялись озадаченными взглядами. С тихим любовным воркованием Кормлада отпустила Круаха и последовала за Полуданом.

Когда Кормлада поднялась на балкон, Бьярки уже стоял на ступенях, ведущих в башню Кварана. Она не поняла почти ничего из слов ворона; без сомнения, их вложил в уста Круаха Нехтан, но что за игру вел повелитель Туат? О чем предупреждал? И, самое важное, что вообще могло вызвать – хоть и на краткий миг – страх в глазах такого человека, как Бьярки Полудан? Что было скрыто от нее и известно Нехтану?

Он здесь, сказал Драугр. Спустя столько лет он наконец здесь. Разумеется, какой-то враг, но кто и откуда? Дублинская ведьма разочарованно скрипнула зубами.

Должно быть, на лестнице ему встретилась служанка. Кормлада услышала, как женщина скомкано извиняется; как кулак Полудана с хрустом впечатывается в плоть, сопровождаемый ругательствами. Раздался короткий вопль ужаса. Женщина не устояла и упала: было слышно, как она катится по лестнице; когда она приземлилась у ее подножия, раздался тошнотворный хруст костей.

Притаившись в тени, Кормлада замерла. Бьярки спустился вниз – и точно не из жалости к женщине. Он сошел на балкон, спиной к Кормладе, и, точно стервятник, склонился над служанкой – простоволосой бритткой, которая шла умываться. Кормлада тоже ее видела: ее шея вывернулась под странным углом, а золотые волосы рассыпались по полу, залитому текшей из рассеченного черепа кровью. Она издала последний хриплый стон и замерла, смотря остекленевшим взглядом в темный от копоти потолок.

Бьярки задумчиво осмотрел ее позу. Внимательно изучил очертания лужи и кровавых брызг, словно пытаясь прочесть в этой липкой жиже будущее, а затем разразился гневной тирадой на незнакомом Кормладе языке и, поднявшись, вновь пошел вверх.

Выйдя из тени, Кормлада окинула взглядом тело под ногами. От падения грубое шафранное платье женщины задралось до бедер, одна мягкая кожаная туфля пропала. На шее служанки поблескивала серебряная цепочка с кулоном из грубого граната в обрамлении серебряной проволоки – конечно же, дар какого-то норманнского поклонника. От удара проволока лопнула. Кулон валялся в луже и был похож на красный, покрытый запекшейся кровью глаз. Как привидевшееся ей прошлой ночью среди туч око.

– Он боится того, что вспугнуло mná sidhe, – хмурясь, прошептала она. Послышался шум крыльев; обернувшись, Кормлада увидела в одной из арок Круаха. Склонив голову набок, древний ворон не мигая смотрел на труп. – Что такое, Круах, любовь моя? Ты же знаешь, да? Знаешь, что разбудило ночных ведьм… знаешь, чего он боится, ведь это одно и то же.

Круах перевел на нее взгляд, и в его глазах загорелась искра дикого света. Искра ненависти, конечно, но за ней стояло что-то еще. Что-то, чего Кормлада раньше в нем никогда не видела.

– Ты… и ты тоже этого боишься? У этого ужаса есть имя?

Когда Круах ответил, в его крике Кормлада услышала отзвуки темных времен. Он проронил одно лишь слово:

– Фомор.

По спине побежали мурашки. Дублинская ведьма вдруг поняла, о чем предупреждал крик mná sidhe.

Беги, крысеныш, приказал голос Гифра.

И он побежал.

Хотя ноги слушались плохо, Гримнир все равно словно летел вперед, длинными и мерными скачками, как волк на охоте. Море лежало по правую руку, а он пересекал глубокие ущелья по склонам поросших густым лесом холмов, обходил стороной поселения и держался ближе к деревьям, останавливаясь лишь затем, чтобы зачерпнуть ладонями воды из полноводных речек.